Любовь и Sex в Средние века - Александр Бальхаус Страница 9

За два недолгих столетия миннезанга жизнь в Германии приобретает лоск во всех областях, а резкое расхождение между религией и чувственностью становится слабее. Аристократическая замужняя дама — «фруве», как ранее гранд-дама французского двора, становится притягательным, роскошным созданием, которое обещает радости любви, непостоянным существом — то чопорным, то непосредственным.

Придворную любовь можно рассматривать как попытку усовершенствовать эротическую жизнерадостность при помощи рыцарского культурного и общественного идеала. Романтическая стилизация смягчает то, что едва ли в состоянии обуздать церковь. Правда, как аскеза, так и служение любви — дело лишь узкого круга. Среди большей части аристократов, горожан и крестьян в отношениях полов правит естественная чувственность, там женщины принимают участие в увеселениях и проказах, то есть ведут себя отнюдь не как блюстительницы приличий и нравственных норм.

С другой стороны, центром религиозного поклонения трубадуров и миннезингеров становится Дева Мария: она превращается для них в обычную женщину, «внушающую любовь». Такое изменение, находящееся в причинно-следственной связи с сублимацией женского начала, с его идеализацией и отказом от сексуального удовлетворения, происходит в то время, когда представители церкви с кислыми минами проповедуют отказ от плотских желаний, а вокруг по-прежнему господствуют дикие, жестокие нравы. Деве Марии посвящаются бесчисленные песни, «божественная любовь» служит путеводной звездой добродетельного рыцаря. В середине XII века во французском Лионе к большому неудовольствию церкви трубадуры отмечают праздник Непорочного зачатия Марии. Даже беременность Божьей Матери дает повод для религиозно-рыцарского вожделения. Беременная женщина приравнивается к образу Богоматери, и заметное округление живота считается отныне признаком женской красоты.

Само собой разумеется, что служение придворной любви — это бунт против нарастающего давления церкви, ибо страх перед неконтролируемой сексуальностью, который нагнетают церковники, омрачает средневековое мироощущение. Плещущее через край желание жизни, выраженное как сексуально, так и религиозно, противоречиво лишь на первый взгляд. В радостях, которые приподносит «госпожа жизнь», человека подстерегают демоны, соблазняя сладострастием и беспрепятственным удовлетворением вожделения. Греховной считается не только похотливая сексуальность, но и желание, даже если оно не находит удовлетворения. Некоторые отцы церкви договорились до того, что чрезмерная любовь к собственной жене стала более тяжелым грехом, чем прелюбодеяние. Бесчисленные пособия и руководства к покаянию детально исследуют вопросы сексуальной морали и называют распутством все, что, вопреки порядку, разыгрывается вне супружеского ложа, а иногда и то, что случается на нем.

Ожесточенная борьба против инстинктов наталкивается не в последнюю очередь на сопротивление трубадуров и миннезингеров. Созерцание красоты возлюбленной в рамках «чистой любви» переходит в объединение душ и сердец — а зачастую и в нечто большее. Как бы то ни было, здесь имеет место эротическое искусство, которое очень далеко от аскетических требований церковной морали. Любовные песни со всей откровенностью формулируют чувства, ненавистные церкви, поскольку они ускользают из-под ее контроля. Это касается и тех случаев, когда рыцарь или певец однажды снисходит до «низменной любви». Ведь тогда он находит совсем другие, естественные оттенки, передающие непринужденную чувственность и счастье любовного свидания.