Несокрушимые - Игорь Лощилов Страница 9

Начали, как водится, с молитвы. Первым стал докладывать Долгорукий. В крепости, сказал он, ратников за три тысячи будет, точно не сочтено, 90 пушек на стенах, 20 запасных под навесом, зелья пушечного довольно, смолы и других защитных хитростей припасено в избытке, сражаться можно, иные уже нынче показали. На этом заздравная часть кончилась. Пушкари обучены плохо, продолжил он далее, тоже показали; весь наряд пушечный расставлен несоразмерно; супротив пожаров бороться не знамо как, ибо вся большая вода за стенами; людишек лишних в избытке, на одного ратника поболе двух будет, отсель может проистекать бестолковщина великая и теснота. Некоторых воинов уже из-под крыши во двор гонят и едой норовят обделить, что негоже. Ратный человек хорошего корма требует, а на репу и лук он вам только пук выдаст. Его поддержать надо и на деньгу не поскупиться.

— Долгорукие знают, куда руки тянуть, — выкрикнул Гурий Шишкин, подручник казначея. Человек он был угодливый, всегда смотрел в рот своему начальнику, вот и вылез.

— Нишкни! — сурово одёрнул его Девочкин, и Гурий тотчас сник, только злобно блеснул глазёнками.

— Осадное сидение сурово, строгости требует, — продолжил как ни в чём не бывало Долгорукий, — и единоначальства, чтобы из единого рта всё говорилось. Потому требую, чтобы мои приказы исполнялись всеми. Во избежание хитрых промыслов нынче выставлю свою охрану ко всем амбарам, погребам и крепостным воротам, а ключи от них мне надлежит сдать, вот в эти руки, — и бросил на стол два дюжих, покрытых чёрным волосом кулака.

Монастырские посмотрели на Девочкина, и тот не замедлил с ответом:

— Наша обитель без малого три века стоит и живёт по своим законам, кои святой Сергий и Никон урядили. Никто иной, тем паче пришлый, вязать нам свою волю не должен. Делай своё воеводское дело, а к нашему не приставай. Не угодно так-то, скатертью дорога.

— Я царём сюда послан! — вскричал Долгорукий.

— А мы тебя волей обители Сергиевой назад отошлём. У нас своих иноков довольно, кто к ратному делу навычен, да из других городов подмога пришла, теи не такие жадные, обойдёмся.

Князь, горячая голова, хотел вскочить для ухода, да Голохвастов его силой удержал и шепнул в ухо: «Постой, охолонь малость». Долгорукий сжал зубы и ну буравить глазами казначея, тот ещё более сморщился, но глаз не отвёл, кажется, заряди, так и пальнут друг в дружку.

Иоасаф поднялся и строго сказал:

— Стыдно свариться перед лице врага. Господь сказал: Богу — Божье, кесарю — кесарево, из сего и будем исходить. Прислал тебя царь к нам в подмогу, слава царю, верши своё воеводское дело, мы к тебе не вступаемся. Бери ключи от ворот и от амбаров, но только тех, где ратные припасы хранятся. Прочие у нас останутся. Людям твоим за ремесло их ратное заплатим, но по-особенному кормить не будем, все — из общего котла. Кто хочет, пусть моё, архимандричье, себе возьмёт, а своё передо мной поставит. И никто из обители по твоей воле не изыдет, а коли ещё кто пожалует, и теих приветим, бо святой Сергий завещал давать кров всякому странноприимцу. Мужики клементьевские сметливые, работящие, они осадному делу токмо в подмогу: кого на копку надо определить, канавы к прудам проводить, кого к котлам и другим защитным хитростям приставить, а особо сметливых дать пушкарям на выучку. Жёнам с детишками тем паче место сие в убежище отдано, ибо кого как не их тогда нам защищать? Больных и немощных по кельям развести, братья потеснятся. Ныне и так уж сказывали, одна баба при общем глядении дитя рожала, и некуда было несчастной со срамотою своею деться. Так более не должно быть.

Мы же, монастырская братия, будем подвигать себя на святое дело без всякой корысти, отныне во всех храмах постоянно служить днём и ночью, с пением и свершением нужных треб. Ни от кого, ни за что плату не брать, даже ежели просить будут. Хоронить, причащать, ектеньи петь — всё за счёт лавры. А если найдутся какие отступники от нашего дела, то таких лишать жизни и трупья сбрасывать со стен вон, чтобы их духа не было в обители.

Славно сказал Иоасаф, и все с этим согласились. Закончил же он так:

— Пойдём в Троицкий собор, приведёмся к присяге перед Сергиевой гробницей и поцелуем крест, что будем сидеть в осаде без измены, потом разойдёмся: вы уряжать воеводские дела, а мы облачимся в ризы священные и обойдём стены монастырские, покропив их святой водою. Подготовимся, братия, достойно к трапезе кровавой, чтобы выпить без хитрости смертную чашу за отечество.

Так и сделали.

Воеводы после речи Иоасафа и принесённой присяги вели себя пристойно, никто не искал выгоды. Быстро распределились по стенам, башням и воротам, кому какую сторону ведать; определили, где наибольшая слабина, чем и как её усилить; договорились, кого отрядить для вылазок, кого иметь про запас... Голохвастов получил простор для своих придумок. Похвалился, что есть на примете умелец, кто делает «троицкий горох» — это такие кованые колючки, которые рассыпают перед вражеской конницей, показал образчик — толково, нужно наковать тысяч десять. Предложил организовать оборону ветряной мельницы, находящейся вне крепостной ограды, и это одобрили: за мельницу нужно держаться, ибо вручную на этакое сонмище людей муки не намелешь. Ещё вспомнили о слухах про некий потайной ход под восточной стеной, и монахи подтвердили: был такой. Решили разыскать — пригодиться для вылазок. Долгорукий на этот раз не одёргивал, сказал только, что прежде всего нужно вызнать, сколько ляхов и иных воров пришло к крепости. Тут же решили послать для такого промысла толкового человека, и выбор пал на Данилу Селевина.

А вдоль крепостных стен двигалось в это время огненное марево, это Иоасаф в сопровождении братии совершал святой обход и кропил стены. Монахи несли свечи и пели. В народе прошёл слух, что поход возглавляется самим Сергием. Многие вставали на колени и молились: «Помози, угодниче Божий Сергий, защити свою обитель, победы на супротивные нам даруя». На душе у них становилось светло и радостно.

В польском стане кипела своя работа, войска обустраивались, развёртывали хозяйство, спорили из-за мест, копали землянки. Отряды подходили один за другим и не было им числа. Поляки, составлявшие не самую многочисленную, но главную ударную силу и наиболее дисциплинированную часть армии Сапеги, пришли одной колонной, их расположили на западной и южной стороне от крепости. Примкнувшие к ним казацкие шайки, шедшие и прибывавшие кто как хотел, вклинивались в расположение, затевали споры и, не зная мирных способов разрешения, тотчас хватались за сабли. Они признавали власть только своих атаманов и ещё Лисовского, начальника того же пошиба. Распоряжений гетмана не выполняли, как говорили, «дожили на них хрен с казацким чубчиком». Их буйный нрав являлся предметом постоянных стычек между Сапегой и Лисовским.

Постепенно подходила и артиллерия. Ей отводились позиции в расположении польских войск. Четыре батареи разместились с южной стороны: на горе Волкуше, на Московской дороге, в Терентьевой роще и на горе против монастырской мельницы. С запада устанавливалось пять батарей, в основном на горе Красной, откуда крепость просматривалась наиболее хорошо. Говорили, что помимо обычных пушек ожидается прибытие тяжёлых осадных орудий. Пока же довольствовались тем, что имели, их и так было шесть десятков. В осадных играх пушки — первый козырь, Сапега самолично следил за тщательностью их установки и требовал надёжного укрытия, для чего изготовлялись туры — плетёные короба, заполненные землёй.