Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи - Михаил Вострышев Страница 9

Об этом горестном событии рассказывает «Повесть о Московском взятии от царя Тохтамыша». Описывая разорение Москвы, автор повести вспоминает, какова была Москва до нашествия: «Бяше бо дотоле видети град Москва велик и чуден, и много людий в нем и всякого узорочия».

После разорения Тохтамышева Москва не сразу, но восстала из пепла: москвичи восстановили сгоревшие церкви, построили новые, а крепостные стены и так оставались нерушимы. Целое столетие они служили верной защитой городу, больше ни одно вражеское войско не смогло их преодолеть: хан Едигей в 1409 году подошел, постоял, а на штурм не решился. «Пристроения ради градного, – сообщает летопись, – и стреляния со града». В 1439 году безуспешно осаждал Москву хан Махмет, в 1451 году – царевич Ордынский Мазовша.

Белокаменный Кремль был гордостью Руси. В «Задонщине», поэме о Куликовском сражении, подчеркивается, что войска выступили на битву «из каменного града Москвы»; и в «Сказании о Мамаевом побоище» обращается внимание на это же: «Князь же великий Дмитрий Иванович… выехоша из города каменного Москвы во все трои ворота: во Фроловские, и в Никольские, и в Костянтиновские». В одной из летописей конца XIV века помещен список русских городов: «А се имена градам русским дальним и ближним». Здесь перечисляются лишь названия городов, и только в одном случае, при имени Москвы, дано слово, характеризующее город: «Москва камен».

Таким образом, появился ставший постоянным эпитет Москвы – каменная, белокаменная. Белокаменные стены Кремля в конце XV века в царствование Ивана III, были заменены кирпичными. Но эпитет «белокаменная» не только оставался за Москвой, но с годами и веками еще более укреплялся.

Московский Кремль в XVII веке.

Художник О. Майкалит

Было это вызвано и народным воспоминанием о белокаменном Кремле Дмитрия Донского. Он был не только могучей крепостью, но и прекрасным памятником древнерусского зодчества. В серии картин А. М. Васнецова, посвященных старой Москве, одна из самых красивых – «Московский Кремль при Дмитрии Донском». Поддерживало эпитет также то, что в Москве и в более позднее время широко использовался белый камень как для строительства храмов, так и в светском зодчестве. Немало белокаменных построек сохранилось до настоящего времени: Грановитая палата в Кремле, Спасский собор Андроникова монастыря, колоннада Градских больниц, военного госпиталя в Лефортове, больницы имени Склифосовского близ Сухаревской площади; многие здания декорированы белым камнем; его использовали для фундаментов, из него сложен цоколь храма Василия Блаженного; между прочим, из мячковского камня сделаны львы на воротах, бывшего Английского клуба на Тверской. А как выглядела белокаменная стена Кремля, можно увидеть в подземном переходе на Варварской площади: там оставлены незакрытыми облицовкой несколько белокаменных блоков нижней части башни Китайгородской стены – Варварской, сложенной из того же мячковского камня.

И вообще, светлый, белый цвет характерен для Москвы. Краснокирпичную кремлевскую стену Ивана III почти четыре века белили, такова была традиция, безусловно рожденная не только заботой о сохранности кирпича, но и памятью о белокаменном Кремле Дмитрия Ивановича; таким, белым, изображен Московский Кремль на живописных полотнах конца XVIII века, например на широко известных картинах Ж. Делабарта: побеленной представлена кремлевская стена и на картине П.

П. Верещагина «Вид на Кремль», написанной в 1860 году. Белить Кремль перестали в самом конце XIX века: на картине А. М. Васнецова «Московский Кремль» 1894 года стена еще светлая, а на этюде М. В. Нестерова 1897 года – уже красноватая. Это дало Маяковскому представить дореволюционную и послереволюционную Москву таким поэтическим образом:

Москва белокаменная, Москва камнекрасная…

И все же достаточно взглянуть на город с какой-нибудь возвышенной точки, чтобы убедиться, что главный цвет его застройки светлый, белый.

Проклятые грамоты

Церковный собор русских иерархов 15 декабря 1448 года поставил в московские митрополиты без согласия константинопольского патриарха рязанского епископа Иону. Это было началом фактической самостоятельности Русской митрополии.

Ранней весною 1446 года Москва, а за нею и все северные области Московского государства были испуганы, переполошены и смущены ужасной вестью. Случилось то, чего никто ожидать не мог: был ослеплен царь и великий князь московский сосуд Василий Васильевич. Лишила его зрения, этого великого дара Божия человеку, рука его ближайшего родственника по плоти, князя Дмитрия Юрьевича Шемяки.

Много-много лет шла ожесточенная борьба московского князя со звенигородскими Юрьевичами. Пошла она с того злосчастного дня, когда на брачном пиру юного Василия его мать, пылкая и смелая литовчанка, царица Софья Витовтовна, сорвала со старшего Юрьевича, князя Василия Косого, драгоценный пояс, по праву принадлежавший ее сыну. Оба старших Юрьевича, Василий и Дмитрий, были люди грубые, своевольные, жестокие. Один только младший брат их, Дмитрий Красный, обладал мягким, добрым характером и любил справедливость. Самым же лютым из братьев, самым алчным был Дмитрий Шемяка. Василий Косой был удалец, воин, огрубевший в многочисленных жарких сечах. На высоту царского престола он не стремился. Но Дмитрий Шемяка, не столько храбрый, сколько пронырливый, хитрый, злобно жестокий, спал и видел себя на московском великокняжеском столе, который начали уже величать и царским.

Пир у князя

Шемяка повел борьбу с Василием на свой страх и риск. Государевы дружины неоднократно рассеивали его приверженцев, но он собирал их вновь, и снова лилась русская кровь из-за княжеских усобиц. Наконец судьба предала великого князя Василия в руки Шемяки. Злобный Юрьевич, не осмелившись поднять преступной руки на старшего, ограничился тем, что ослепил его и сослал в Углич на кормление.

Весть об этом преступлении как гром поразила русских людей. Московский князь, стремившийся к единовластию, уже успел показать свои преимущества перед разорившей народ удельной системой, и теперь наиболее благоразумные страшились за будущее.

– Ахти, последние времена настали! – говорили, и даже совсем не тихо, на Москве. – Какое дело совершилось!

– Злодей Шемяка! И чего от него, кроме сущего злодейства, ожидать?

– А чего добился он, зверь лютый, злодеянием своим? Не усидеть ему, окаянному, на столе, волку смердящему.