Император. Шахиншах - Рышард Капущинский Страница 9

Е.:

Золотой зал, господин Капучицкий, время выдачи ссуд. Рядом с императором уже отмеченный годами Абба Ханна, за ним его хранитель мешка. В другом конце зала топчутся люди, вроде бы беспорядочно, но каждый знает свой черед. Я могу говорить о толпе, поскольку милостивый господин ежедневно принимал бесконечное число подданных; когда он пребывал в Аддис-Абебе, дворец был полон, пульсировал буйной, хотя, естественно, и подчиненной иерархическому порядку жизнью, через внутренний двор плыли ряды машин, в коридорах толпились делегации, в приемных болтали послы, служащие церемониала сновали с тревогой в глазах, сменялись караулы, с папками, полными бумаг, прибегали посыльные, появлялись министры, как-то запросто, по-домашнему, словно самые обыкновенные смертные, сотни подданных старались всучить сановникам то прошение, то донос, появлялись здесь и генералы, члены Совета короны, управляющие имперскими владениями, наместники, ну, словом, толпа, взволнованная, возбужденная толпа. Все это пропадало, как только достопочтенный господин покидал столицу и направлялся с визитом за рубеж или выезжал в провинцию закладывать камень в фундамент, открывать дорогу или вникать в заботы простого люда, утешать и ободрять. Дворец моментально пустел, превращаясь в декорацию дворца, в театральный реквизит, дворцовая прислуга затевала стирку и развешивала на веревках белье, дворцовые дети пасли на газонах коз, служащие церемониала проводили время в городских барах, стражники перевязывали ворота цепью и спали под деревьями. Господин возвращался, гремели фанфары – и дворец вновь оживал. В Золотом зале в самом воздухе всегда ощущалась наэлектризованность. Чувствовались электрические разряды, которые ударяли приглашенным в висок, вызывая у них дрожь, а источником этих разрядов был мешочек из выделанной овечьей кожи. Люди по очереди подходили к щедрому господину, поясняя, зачем им необходимы деньги. Господин наш выслушивал, потом задавал дополнительные вопросы. Здесь я должен признать, что в финансовых вопросах милосердный господин проявлял исключительную мелочность. Какие-либо издержки в империи, превышавшие сумму в десять долларов, нуждались в его личном утверждении, если же министр являлся к императору с просьбой дать согласие на израсходование одного доллара, он мог рассчитывать только на похвалу. Отдать министерскую машину в ремонт – необходимо согласие императора. Сменить проржавевшую трубу в столице – нужно одобрение императора. Закупить простыни для гостиницы – снова требуется его разрешение. Как же тебя должна восхищать, дружище, прямо-таки фантастическая работоспособность и бережливость седовласого господина, который большую часть своего монаршего времени тратил на проверку счетов, выслушивание отчетов, отклонение проектов, на раздумья над человеческой алчностью, хитростью, назойливостью. И однако же господин наш в этих делах не знал ни скуки, ни усталости. Всегда изумлял его живой интерес, дотошность и примерная бережливость. Он обладал определенными наклонностями финансиста, и его министр финансов Йильма Дэреса принадлежал к числу людей, имевших самый свободный доступ к императору. Однако к тем, без кого он не мог обойтись, господин наш проявлял щедрость. Выслушав ответы на дополнительные вопросы, добрый господин обещал просителю разрешить его материальные затруднения. Осчастливленный отвешивал глубочайший поклон. Теперь щедрый господин поворачивал голову в сторону Аббы Ханны и шепотом называл ему сумму, какую набожному сановнику следовало извлечь из мешочка. Абба Ханна погружал туда руку, извлекал деньги, вкладывал их в конверт и подавал растроганному счастливцу, который (поклон за поклоном, пятясь, пятясь, спотыкаясь и расшаркиваясь) удалялся. А потом, господин Капучицкий, увы, приходилось слышать жалобы этих жалких неблагодарных. Ибо в конвертах они обнаруживали только малую долю той суммы, какую (как заверяли эти ненасытные грабители) обещал им щедрый господин. Однако что оставалось делать: возвращаться? Подавать жалобу? Обвинить самого близкого господскому сердцу сановника? Все это было невыполнимо. Зато какой ненавистью было окружено тогда имя богобоязненного казначея и исповедника! Ибо, не отваживаясь запятнать достоинство господина нашего, его, Аббу Ханну, общественное мнение обвиняло в скопидомстве и обмане, в том, что неглубоко погружал руку в мешочек, что крайне долго рылся в нем, просеивая монеты сквозь пальцы, которые складывались у него наподобие сита, и что он вообще с такой неохотой запускал туда руку, словно мешок полон был ядовитых змей, а потом поспешно и даже не глядя (он знал деньги по весу, по размеру банкнот) вручал конверт, давая знак удалиться, что проситель и делал, пятясь и отвешивая поклоны. Поэтому, когда его расстреляли, я думаю, его не оплакивал никто, кроме милостивого господина. Пустой конверт! Знаете ли вы, господин Капучицкий, что такое деньги в нищей стране? Деньги в нищей стране и в богатой стране – это абсолютно разные вещи! Деньги в богатой стране – это ценная бумага, при посредстве которой на рынке приобретаются товары. Вы просто-напросто покупатель, даже миллионер – только покупатель. Он может больше приобрести, но остается одним из покупателей – и только. А в нищей стране? В такой стране деньги – это великолепная, густая, одурманивающая, усыпанная вечно цветущими растениями живая изгородь, которой вы отгораживаетесь от внешнего мира. Через эту живую изгородь вы не видите унизительной нужды, не ощущаете зловещей нищеты, не слышите голосов, доносящихся с самого дна. Но вместе с тем вы знаете: все это есть, и вы гордитесь своей изгородью. У вас деньги, а это крылья. Вы как райская птица, вызывающая восхищение. Способны ли вы представить, чтобы в Голландии собралась толпа поглазеть на богатого голландца? Или в Швеции? Или в Австралии? А вот у нас – да! У нас стоит появиться расу, люди пялят глаза на него. Бегут взглянуть на миллионера и потом долго ходят и повторяют: я видел миллионера! Деньги превратят для вас собственную страну в экзотических край. Буквально все станет вызывать ваше удивление: и то, как люди живут, и то, что их огорчает, и вы начнете говорить: нет, это немыслимо. Все чаще приметесь повторять: нет, это немыслимо. Ведь вы уже будете принадлежать к иной цивилизации, а согласно законам, определяющим развитие культуры, две цивилизации не в состоянии по-настоящему познать и понять друг друга. Вы начнете глохнуть и слепнуть. Вы будете превосходно чувствовать себя за своей живой изгородью, а сигналы извне для вас станут столь же непонятны, как сигналы обитателей Венеры. При желании вы сможете стать первооткрывателем в собственной стране. Сделаться Колумбом, Магелланом, Ливингстоном. Но я сомневаюсь, появится ли у вас такое желание. Странствия такого рода опасны, а вы не безумец. Как представитель иной цивилизации, вы будете ее защищать, бороться за нее. Вы станете ухаживать за своей живой изгородью. Сделаетесь как раз тем самым садовником, какие нужны императору. Вам жаль будет расстаться со своим ярким оперением, а императору и нужны люди, которые могут многое потерять. Наш добрый монарх бросал голытьбе медяки, но придворных одаривал немалыми благами. Он раздавал им поместья, земли, крестьян, из которых они могли выколачивать налоги, одаривал золотом, титулами, богатствами. И хотя любой (если он доказал свою преданность) мог рассчитывать на обильные дары, между придворными группировками завязывались постоянные распри, велась постоянная борьба за привилегии, шло постоянное хапанье, желание урвать, и все из-за этой мечты стать райской птицей. Достопочтенный властелин наш с упоением наблюдал за этой сварой. Ему нравилось, когда придворные приумножали свои богатства, когда округлялись их текущие счета и кошельки. Я не помню случая, чтобы щедрый монарх отменил чье-либо назначение на должность и прижал кого-нибудь к ногтю из-за коррупции. Пусть себе резвится, лишь бы сохранял лояльность! Благодаря своей превосходной памяти и постоянным доносам наш монарх точно знал доходы каждого, но этот бухгалтерский учет вел про себя, никогда не злоупотреблял им, если подданный сохранял лояльность. Но стоило ему уловить хотя бы оттенок нелояльного отношения, он тотчас же конфисковывал все, лишая отступника райского оперения. Такая бухгалтерия позволяла царю царей держать всех в кулаке, и все об этом знали. В хронике дворца известен такой случай. Один из благороднейших наших патриотов, крупнейший партизанский руководитель в годы войны с Муссолини ^[8] – Таккэле Уольдэ Хавариат, с неприязнью относился к императору, не принимал милостивых даров, отвергал привилегии и не был замешан в коррупции. Именно его наш господин несколько лет продержал в тюрьме, а затем велел казнить.