Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945 - Хью Тревор-Роупер Страница 9

Но русские не только настаивали на том, что им ничего не удалось обнаружить самим, они не выказывали также никакого интереса к тому, что удалось обнаружить их союзникам. Не найдя доктора Блашке в Берлине, они не просили нас найти его в Мюнхене. Они проигнорировали рассказ Германа Карнау. 1 ноября 1945 года, когда я делал доклад в Берлине, русские восприняли его без всякого интереса. Советская пресса даже не упомянула о нем. Были проигнорированы мои просьбы лично допросить некоторых лиц, находившихся в русском плену. Через полтора года, после публикации моей книги, отношение русских осталось прежним. Несмотря на то что «Последние дни Гитлера» были переведены на большинство европейских и некоторые азиатские языки, она так и не смогла проникнуть за железный занавес. Отдельные исключения лишь подтвердили это правило. Чешское издание появилось до февральского, 1948 года, коммунистического переворота. В Югославии книга была издана после конфликта маршала Тито с Москвой, в июне 1948 года. Польское издание было готово к печати, но на этой стадии было запрещено. В Болгарии книга была напечатана, но весь тираж был конфискован полицией. В течение многих лет после 9 июня 1945 года официальная русская позиция оставалась неизменной, да она и не могла измениться. Русские не допускали мысли о том, что Гитлер мертв, подразумевалось, что он жив, а подчас это мнение высказывалось и открыто.

Но чем все-таки можем мы объяснить столь разительное изменение взглядов? Окончательного ответа на этот вопрос нет и не может быть, но кое-что можно предположить. Для того чтобы это сделать, нам надо обратить взор не на Берлин, а на центр русского ортодоксального коммунизма, на Москву.

Дело в том, что даже в то время, когда русские в Берлине почти решились на то, чтобы объявить Гитлера мертвым, Сталин в Москве безапелляционно заявлял, что Гитлер жив. Утром 2 мая, до того, как русские захватили имперскую канцелярию, официальное русское новостное агентство ТАСС объявило немецкое сообщение о смерти Гитлера «новым фашистским трюком». «Распространяя заявления о смерти Гитлера, – говорилось в заявлении ТАСС, – немецкие фашисты готовят почву для исчезновения Гитлера с политической сцены и его ухода в подполье» ^[25]. 26 мая, когда русские в Берлине продолжали собирать улики и обрабатывать доказательства, Сталин в Кремле сказал представителю президента США Гарри Л. Гопкинсу, что думает, «будто Борман, Геббельс, Гитлер и, возможно, Кребс бежали и где-то скрываются» ^[26]. Это заявление едва ли было основано на данных из Берлина, так как к тому времени был давно опознан труп Геббельса, и сами русские признавали, что в этом «нет никаких сомнений». Таким образом, представляется, что эти утверждения Сталина были плодом его предубеждений, и он либо сам верил в них, либо хотел, чтобы в них поверили другие. Мало того, 6 июня 1945 года, когда штабные офицеры Жукова уверяли своих коллег из штаба Эйзенхауэра в том, что труп Гитлера обнаружен, эксгумирован и исследован патологоанатомами, Сталин в Москве еще раз повторил Гопкинсу, что у него не только нет доказательств смерти Гитлера, но что он, Сталин, уверен в том, что Гитлер жив ^[27]. Три дня спустя Жуков публично отмежевался от своих прежних высказываний. Сталин, однако, своего мнения не изменил. 16 июля он лично прибыл в Берлин на Потсдамскую конференцию. Там на следующий день он удивил американского государственного секретаря Джеймса Ф. Бирнса своим заявлением о том, что он уверен, что Гитлер жив и скрывается, вероятно, в Испании или Аргентине ^[28]. Адмирал Лихи, представитель президента Трумэна, тоже отметил эту фразу Сталина. «Относительно Гитлера, – писал Лихи, – Сталин повторил то же, что он уже говорил Гопкинсу в Москве. Он считает, что фюрер бежал и где-то скрывается. Кроме того, Сталин заявил, что, несмотря на все усилия, русским так и не удалось пока найти никаких следов останков Гитлера или каких-либо иных убедительных доказательств его смерти» ^[29]. Десять дней спустя Сталин заявил, что его позиция на этот счет осталась прежней ^[30].

Приняв во внимание эти факты, трудно избежать вывода о том, что Жукова в Берлине поправили из Москвы. Маршалу приказали – в период между 5 и 9 июня – отказаться от убеждения, основанного на доказательствах смерти Гитлера, и принять основанную на иных мотивах точку зрения Сталина о том, что Гитлер жив и «скрывается, возможно, у генерала Франко» ^[31]. Это заключение подтверждается тем фактом, что в то же самое время в Берлин из Москвы прибыл первый заместитель народного комиссара иностранных дел Андрей Вышинский – вероятно, для того, чтобы указать Жукову его место. 5 июня в Берлине генерал Эйзенхауэр заметил, что «Жуков не желает отвечать на вопросы, не проконсультировавшись предварительно с Вышинским». Два дня спустя Гопкинс, которому Сталин в Москве сказал, что «Жуков в Берлине практически не имеет полномочий решать политические вопросы», отметил, что «на всех переговорах Вышинский всегда находился рядом с Жуковым». 9 июня, когда Жуков заявил, что Гитлер все же, вероятно, жив, Вышинский тоже стоял рядом с ним. На следующий день во время визита во Франкфурт, где Жуков сказал Эйзенхауэру об изменении своих взглядов, маршала опять-таки сопровождал Вышинский. Во Франкфурте Жуков в присутствии Вышинского произнес прочувствованную речь о том, что долг солдата – подчиняться политическим руководителям. Впрочем, пройдет совсем немного времени – и Жуков пересмотрит свои взгляды на этот счет. Не вызывает сомнения, что, как говорил Гопкинс генералу Эйзенхауэру, «русское правительство намерено целиком и полностью контролировать Жукова». Несколько месяцев спустя Жуков, которого его немецкие противники считали самым способным из русских генералов, был отозван из Германии и отправлен в своего рода почетную ссылку – сначала на пост командующего сухопутными войсками, а затем, в виде унизительного наказания, на должность командующего Одесским военным округом. Из этой ссылки – впрочем, не без блеска – он вернулся только после смерти Сталина ^[32].

Почему же Сталин поправил Жукова и заменил «почти определенный» и по меньшей мере оправданный вывод о том, что Гитлер мертв, категорическим утверждением о том, что Гитлер жив? Зачем потребовалось ему набрасывать завесу молчания и отрицания на результаты терпеливых поисков русских офицеров в Берлине, на результаты их расследований, эксгумаций и опознаний? Почему он отказался принять добытые западными союзниками доказательства, которые могли бы пролить свет на обстоятельства, вызывавшие обоснованные сомнения? ^[33] Не считал ли он вопрос о жизни или смерти Гитлера «вопросом политическим: то есть считал политически целесообразным – независимо от наличия доказательств – публично держаться того мнения, что Гитлер, якобы павший геройской смертью в своей разрушенной столице, на самом деле бежал и скрылся? Не опасался ли он, что признание смерти Гитлера приведет – в случае возрождения нацизма – к появлению «святых мест» поклонения с паломниками и реликвиями, которые, в свою очередь, будут поддерживать дух следующих антирусских и антибольшевистских крестовых походов? Не опасался ли Сталин усиления политического влияния победоносных русских военачальников и не решил ли он вырвать «политику» из-под их контроля? Его обращение с Жуковым, так же как присвоение себе звания генералиссимуса, позволяет предположить, что он действительно не доверял своим генералам. Произошедшие после его смерти события, в ходе которых высшее руководство Красной армии вообще и Жуков в частности взяли реванш и расправились с его преемником и всей «грузинской» партией в России, подтвердили, что между Сталиным и его генералами на самом деле существовал серьезный конфликт. Мы имеем полное право предполагать – если вспомним об ожесточенной скрытой борьбе внутри большевистской партии, – что вопрос о смерти Гитлера и официальная точка зрения о ней могли стать символом некоторых более глубоких противоречий внутри русской политической элиты. Или, быть может, Сталин готовил удобный предлог для уничтожения ненавистного ему режима генерала Франко? ^[34] Или, быть может, это чересчур усложненная картина? Возможно ли, что Сталин просто ошибался и вследствие его непререкаемого авторитета, подобного догмату о непогрешимости папы римского, идеологическая машина объявила эту ошибку неоспоримой истиной? Эту возможность мы тоже не можем исключить. К 1945 году Сталин в его собственных глазах стал величайшим государственным деятелем, величайшим полководцем и величайшим философом мира, отцом и учителем человечества; благодаря же иерархии лизоблюдов-чиновников самое поверхностное замечание Сталина немедленно становилось истиной в последней инстанции, перед которой не могли устоять никакие, даже самые безупречные, доказательства. Вполне возможно, что Сталин объявил Гитлера живым без всякого дальнего прицела, просто от уверенности в своем величии, но бюрократия идеологической тирании превратила затем это случайное в общем-то высказывание в непререкаемую догму. Как бы то ни было, эта догма возобладала. Русским военным в Берлине было что возразить, поэтому открыто ее поддержать было трудно, но возражать было просто опасно. В такой ситуации наилучшей политикой стало молчание. Теперь мне понятно, насколько тягостными были для русских предложения западных союзников о предоставлении новых свидетельств и доказательств, – именно доказательства в той ситуации были меньше всего нужны русским.