Павел I - Алексей Песков Страница 9

Судебная реформа

ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ ЛИЧНО РАССМАТРИВАЕТ ЖАЛОБЫ ПОДДАННЫХ И КОНТРОЛИРУЕТ СПРАВЕДЛИВОСТЬ РЕШЕНИЙ СУДЕБНЫХ ИНСТАНЦИЙ

«Спустя несколько дней после вступления Павла на престол во дворце было устроено обширное окно, в которое всякий имел право опустить свое прошение на имя императора. Оно помещалось в нижнем этаже дворца, под одним из коридоров, и Павел сам хранил у себя ключ от комнаты, в которой находилось это окно. Каждое утро, в седьмом часу, император отправлялся туда, собирал прошения» (Саблуков. С. 29).

О чем писали?

Обо всем: о скорейшем решении тяжбы, о нанесенных побоях, о дозволении выйти в отставку, о дозволении вступить в службу, об обиде от полкового командира, о покраже скота со двора, о разрешении выйти замуж, о разрешении жениться, о дозволении открыть торговую лавку, об унятии дерзновенных разговоров соседей, о пожарах, грабежах, притеснениях, убийствах…

Кто писал?

Кому не лень и не страшно: губернский секретарь Грабский, мичман Фенш, седельный мастер Шмиден, девица Подлятская, прапорщик Штемпель, вдова капитана Вельерскейль, птичий подмастерье Добринский, полковник Дрексель, аудитор Акуловский, подпоручик Сыробоярский, надворный советник Анерт, корнет Кобылянский, жид Шацкиль, мещанин Сидяков, рядовой Замахаев, маркиз Пак-де-Баден, коллежский регистратор Гыро, генерал-лейтенант Дотишамп, грек Кундум, поручик Параной – и не было им счета.

«Каждое утро в седьмом часу император <…> собирал прошения, собственноручно их помечал и затем прочитывал их или заставлял одного из своих статс-секретарей прочитывать себе вслух. Резолюции или ответы на эти прошения всегда были написаны им лично или скреплены его подписью и затем публиковались в газетах для объявления просителю. Все это делалось быстро и без замедления <…>. Этим путем обнаружились многие вопиющие несправедливости, и в таковых случаях Павел был непреклонен. Никакие личные или сословные соображения не могли спасти виновного от наказания» (Саблуков. С. 29).

«Народ был счастлив <…>. Вельможи знали, что всякому возможно было писать прямо государю и что государь читал каждое письмо <…>. Страх внушал им человеколюбие» (Коцебу. С. 299). – Да и «кого, собственно говоря, можно называть в России вельможей? В чем состоит их власть, пока они не составляют между собою заговора?» (Головкин. С. 145)

Ящик, впрочем, сняли, ибо в него стали бросать пасквили и карикатуры на лицо и сан государя.

«Всем известно, что Сенат завален был толиким множеством дел, и производство и решение оных происходило толь медленно, что не было никому почти способа дождаться оного, буде не имел кто каких-нибудь особливых предстателей или довольного числа денег для задаривания и покупания тех, которым над производством оных наиболее трудиться надлежало» (Болотов. С. 270). «О том, как велика была волокита в процессах, <…> дает некоторое представление следующий редкий, но не исключительный случай <…>. Дворяне Рязанской губ. Антон Тарасов и Григорий Конев были схвачены и посажены под арест (в 1757 г.) по обвинению в грабеже. Дело о них шло по разным инстанциям и в 1782 г. было представлено в Сенате, а в следующем году императрице с приговором о лишении их дворянства и ссылке на поселение, а вопрос об облегчении участи преступников предоставлялся усмотрению императрицы. Екатерина так до своей кончины и не рассмотрела доклада, и он оставался среди бумаг в ее кабинете. Когда Павлу было доложено о том, он спросил, живы ли преступники; оказалось, они 40 лет находились под стражей, ожидая решения своей участи. Резолюцией 13 августа 1797 г. Павел приказал их освободить, вменив долговременное содержание под стражей в наказание» (Клочков. С. 103).

За 1797-й год в Сенат поступило 21951 дело, решено – 20838;

за 1798-й поступило 27795, решено – 25517;

за 1799-й поступило 30910, решено – 33060 (с зачетом дел, поступивших и не решенных в прошлые годы);

за 1800-й поступило 42223, решено 44480 (Клочков. С. 218–219).

«Толико-то подействовала государева строгость и гнев его» (Болотов. С. 273).

Провинившихся дворян стали чуть что исключать из дворянского сословия, невзирая на чины, заслуги и родственные связи. Разжалованных положено было теперь пороть наравне с прочими виноватыми подданными. ^[8]

«Солдат, генерал и полковник теперь все сравнялись <…>, и в настоящее время не стоит гордиться своим чином<…>» (Дашкова. С. 237). – «Павел хотел сильнее укрепить самодержавие, но поступками своими подкапывал под оное. Отправляя, в первом гневе, в одной и той же кибитке генерала, купца, унтер-офицера и фельдъегеря, он научил нас и народ слишком рано, что различие сословий ничтожно <…>. Он нам дан был или слишком рано или слишком поздно. Если бы он наследовал престол после Ивана Васильевича Грозного, мы благословляли бы его царствование» (Санглен. С. 501). – «Редки были те семейства, где не оплакивали бы сосланного или заключенного члена семьи» (Дашкова. С. 237, 235).

«Некто из разумнейших сенаторов петербургских <…> рассказывал мне, с каким прискорбием принужден он был подписать кнут и ссылку сыну короткого знакомца своего – да и безвинному почти.

– Для чего ж? – спросил я. – Боялись иначе, – отвечал он. – Что, – говорил я, – так именно приказано было, или государь особливо интересовался этим делом? – Нет, – продолжал он, – да мы по всем <делам> боялись не строго приговаривать и самыми крутыми приговорами старались угождать ему» (И. В. Лопухин. С. 90–91).

Финансовая реформа

ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ СОСТАВЛЯЕТ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БЮДЖЕТ И ПРИКАЗЫВАЕТ ОСТАНОВИТЬ ИНФЛЯЦИЮ

«Известно, что за несколько уже лет до кончины покойной императрицы курс на наши деньги крайне унизился и упал, так что иностранные принимали рубль наш не более 60 копеек или еще меньше; а серебро внутри государства сделалось так дорого, что лаж на серебряные рубли, возвышаясь с часу на час, достиг уже до 45 коп. <…> И все богатство всего государства превратилось только в бумажное и состояло в одних только ассигнациях <…>. Цена на все вещи поднялась, и все вздорожало. Все сие было государю до вступления еще на престол известно <…>. Носилась молва, что он в разговорах о сей материи торжественно сказал, что он согласится до тех пор сам есть на олове, покуда не восстановит нашим деньгам надлежащий курс и не доведет до того, чтоб рубли наши ходили рублями. Изречение божественное и достойное великого государя! <…> А о рублях тотчас разнеслась повсюду молва, что не велено брать ни малейшего лажа; и молва сия подействовала так много, что вдруг хождение рублей остановилось, и никто не хотел не только давать за них по-прежнему лаж, но и принимать оные: толико-то сильно подействовала государева воля!» (Болотов. С. 215–216)