Эвита. Женщина с хлыстом - Мэри Мейн Страница 9

Показательно, что слово, которым в разговоре повсеместно называют жен, «mujer» обозначает также и «хозяйка». Притом, что женщина, состоящая в браке, не может даже сходить в ресторан с мужчиной, если он не является ее родственником, противоположный пол пользуется полной свободой. В Аргентине вторая семья – скорее правило, нежели исключение, зачастую она является такой же постоянной, как и первая; помимо этого, никто не воспрепятствует мужчине, где бы он ни был, попутно искать себе удовольствий, и он нередко снимает себе garconniere – холостяцкую квартиру для вполне определенных целей.

Постоянная охота за женщинами, неизменно присутствовавшая в жизни Буэнос-Айреса, в последнее десятилетие несколько поутихла или, во всяком случае, стала менее явной. Даже самые скромные женщины, если только они не были старухами или слабоумными, становились предметом пристального внимания, стоило им пройтись по улице в одиночку; если же дама садилась в трамвай или в один из автобусов, которые в тридцатые годы заполонили город, словно тараканы, мужчина, который устраивался рядом, непременно подвигал локоть или колено до тех пор, пока не дотрагивался до ее колена или локтя, и, если им случалось проезжать церковь или кладбище, с готовностью осенял себя крестом, тогда как другая его рука без остановки продолжала свое дело! Казалось, внимание, которое он проявлял к женщине, было для него столь же привычным, как дыхание, а личность женщины имела не больше значения, чем воздух.

Хотя женам не приходилось попадать в неловкие ситуации, встречаясь в обществе с любовницей мужа – мужчина никогда не искал любовницы в том круге, к которому принадлежала его жена, женщина, как правило, твердо знала или, во всяком случае, подозревала, что муж ей изменяет; этого следовало ожидать. Если она была из богатых, то, как могла, прятала свое негодование и, не желая рисковать своей репутацией, только изредка платила мужу тем же, а искала утешения в семье, церкви и добрых делах. Пользуясь тем весом, который давала большая семья – а порой женщина могла насчитать около пяти сотен родственников – с парижским духовником подле нее, она зачастую приобретала значительное влияние и накладывала руку на поместье мужа, и если, по счастью, становилась вдовой еще в молодости, то могла закончить свои дни в качестве грозной «матери патриарха», не сомневаясь, что ее внучки будут столь же респектабельны и несчастны, как и она сама. Она находила утешение, и, возможно, значительное утешение и в том, что ее положение жены прочно и неприступно; если она не могла избавиться от мужа, то муж также не мог избавиться от нее, и, что еще более тешило ее эгоизм, следующие одна за другой беременности делали ее объектом интереса среди знакомых и даже малознакомых людей и предметом зависти менее удачливых подруг, которые порой просили разрешения прикоснуться к ней, чтобы «заразиться». В Аргентине беременность является вещью чрезвычайно важной, она исполнена значения, достоинства и, можно сказать, очарования, в которых ей отказано в некоторых странах. Жена мелкого бизнесмена или служащего не столь покорна; возможно, она сама зарабатывала себе на жизнь до замужества и продолжает это делать в качестве учительницы или правительственной служащей; она способна потребовать отчета о верности от своего мужа и в некоторых случаях настоять на разводе – где-нибудь в Монтевидео или Мехико. Очень бедные женщины, для которых законные отношения – непозволительная роскошь, зачастую вообще не вступают в брак официально.

Неудивительно, что аргентинские женщины так часто смотрели на преимущества своего пола как на единственный товар, имеющий стоимость на рынке, – будь то дочь олигарха, чья гарантированная невинность получала на торгах самую высокую цену – в облаках брюссельских кружев и с благословения церкви, или маленькая служанка, покупающая себе часики «под золото» после того, как ей удалось затащить в постель сына своего хозяина-мясника, или же портовая шлюха, чьи ласки стоят песо. Ну а женщина, которая сама зарабатывает себе на жизнь, несмотря на всю свою респектабельность, обречена вечно терзаться сомнениями, что мужчины, с которыми она имеет дело, ценят ее не столько за деловые качества, сколько за ее сексуальные возможности; и, как бы она ни сопротивлялась, она не может окончательно прогнать искушение использовать себя в качестве товара для бартерного обмена.

В подобной атмосфере, совершенно естественно, Эва должна была рассудить, что все ее возможности заключены в том, чтобы извлекать выгоду из мужчин; и соответственно не испытывала никаких теплых чувств к тем, кого намеревалась использовать, поскольку такие отношения строились не как честное партнерство, но основывались на умении ловчить и приспосабливаться, подразумевающем глубокую неприязнь.

Враги частенько называли Эву resentida, то есть обидчивой. У нее было две реальные причины обижаться на общество: первая – что она родилась бедной в стране величайшего богатства, а вторая – что она родилась женщиной в обществе, созданном для мужчин. Тот факт, что она была женщиной, сильно усложнял задачу избежать бедности; правду сказать, это было почти невозможно, разве что с помощью власти над мужчиной. А те самые мужчины, которые с такой готовностью бросались соблазнять беззащитную девушку вроде нее деньгами или лживыми обещаниями, в случае необходимости готовы были с оружием в руках отстаивать честь дочери или сестры – так, словно это их ценная фамильная собственность. Неудивительно, что Эва возненавидела мужчин, которые так мало ценили ее, и женщин, чья добродетель, похоже, стоила значительно дороже, чем ее собственная.

Сама Эва упоминала эти годы, не касаясь подробностей, в качестве «своей артистической карьеры». Она никогда не отрицала своего театрального прошлого и даже хвастала скромным происхождением, но никогда не сообщала деталей того или другого: о прошлом говорилось только в общих словах. В тех интервью, которые она даровала прессе, когда стала звездой радио, Эва выражается туманно и подчас противоречит сама себе. То она говорит, что состояла в труппе старого Театра комедии, а потом пришла на радио «Насьональ», а то, что сначала работала на радио «Прието», а затем – на радио «Аргентино», и что возможность выйти на сцену впервые предоставил ей Лисео. Может быть, она уже не помнила или же не желала помнить превратности тех дней. Она пробавлялась мелкими ролями, зарабатывая на жизнь рекламой булочек с сыром. Один раз Эва отправилась на гастроли с театральной труппой, которая шаталась по провинциям, и именно ее чары помогли убедить власти разрешить спектакль. Такое существование могло бы сломить дух любого человека, чуть менее выносливого или циничного. Все эти годы Эва не забывала о своей главной цели – преуспеть – и заводила громадное количество знакомств. Сейчас, по прошествии времени, нельзя не сказать, что она обладала феноменальной способностью привлекать внимание влиятельных мужчин и использовать их в своих целях. Ее дар заключался в неизменном эгоизме и неослабной энергии. Не смущаясь, она выставляла себя на обозрение перед всяким, кто предположительно мог быть ей полезен, и привлекала к себе необходимое внимание. А стоило ей добиться этого внимания, она уже не отпускала своей жертвы и преследовала ее лично и в письмах до тех пор, пока не умудрялась выжать всю пользу – до последней капли.

Именно в 1940 году настойчивость, с которой она культивировала полезные связи, наконец была вознаграждена. Эвой заинтересовался спонсор радиопрограммы, богатый мыльный фабрикант. Прежде, работая на радио, она получала не больше тридцати пяти долларов в месяц; теперь же ее зарплата повысилась до шестидесяти и столько же ей платили за проходную роль в театре «Нуэво». С того времени, как она стала регулярно появляться на радио, ее доходы повышались с каждым новым приобретенным другом. Радиоспонсор познакомил ее со своим приятелем – тоже мыльным фабрикантом и спонсором программ, и Эва сменила предмет своей привязанности с той же легкостью, с которой меняла костюмы.