Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе Страница 9

Дядина возлюбленная Клава Пугачева предложила поехать в подмосковную деревню Переделкино, к ее тете Алле, у которой большой цветной телевизор. Там можно скрыться от мира на три недели – посмотреть футбольные репортажи, а потом вернуться в Анару будто бы из далекого Чили.

Так и сделали.

О, эти незабываемые дни на даче у Аллы Пугачевой (не путать со знаменитой певицей)! Старуха в чеховском пенсне терпела нас, шумную ораву грузин, которые орали, плакали, молились, матерились, сидя вокруг телевизора, где по экрану носились великие бразильцы, французы, англичане, немцы, аргентинцы. К Алле заглядывали русские поэты, писатели – переделкинские соседи, которые орали вместе с анарцами, пили вместе с ними, уходили, одаренные бутылями чачи.

Случались и скандалы: в пылу спора о Пеле поэт Евтушенко нокаутировал поэта Блюмкина, тот упал в кусты рододендрона. Алла Андреевна случайно обнаружила тело Блюмкина, который, придя в себя, кричал, что у него украли желтые американские ботинки. В этот момент великий Эусебио (по-моему, он) забил долгожданный гол… И крики общего ликования заглушили вопли о ботинках.

Я влюбился во внучку советского романиста, дважды лауреата Ленинской премии (не назову его звучную фамилию), и вместе с ней уехал в Москву на дедушкину городскую квартиру. Когда анарцы обнаружили мое исчезновение, началась паника. “А вдруг этого дебила, этого идиота увидит на улице Горького кто-нибудь из анарцев, приехавших по делам в Москву?..”

Ночью на квартире романиста появились дважды лауреат-дедушка, мой дядя Павел и брат моей возлюбленной. Брат – спортсмен-десятиборец – стал меня бить. Дядя, подлец, разглядывал обложки книг лауреата, переведенных на все языки мира. Брат возлюбленной душил меня, дядя просил автограф у великого писателя. Потом меня вернули в Переделкино.

Алла Андреевна Пугачева лечила избитого Ираклия Квирикадзе травами, настоями. Футбольный чемпионат “пересек экватор”. Я вновь сбежал к своей Дульцинее. Меня сняли с автобуса. На этот раз бил дядя Павел.

Весь мир говорил только о футболе. Литераторы-переделкинцы допивали запасы чачи анарцев.

Близился полуфинал.

Дядя Павел купил у ленинского лауреата мексиканское сомбреро. Все анарцы сфотографировались в нем. Это было доказательство нашего пребывания в Чили. Другие литераторы стали приносить нам (откуда?) мексиканские сомбреро. Кто дарил, кто продавал… Финал первенства мира по футболу в Чили я не смотрел. Мы с Викой (так звали внучку лауреата) сидели одни в темном кинозале. На экране горел лес, носились испуганные, растерянные звери. Показывали диснеевского “Бемби”. Мы с Викой целовались. Мы горели, не выходя из зала, три сеанса подряд.

Спроси меня, кто стал чемпионом мира в Чили, – не помню.

Помню наше победоносное возвращение в Анару. На привокзальной площади – толпа встречающих друзей, недругов. Мы все в сомбреро, на дяде Павле пончо, он вылитый Панчо Вилья. Его сомбреро – всем сомбрерам сомбреро! Раздавая направо и налево chewing gum, он радостно восклицал: “Амиго для амиго – всегда амиго!”

Год спустя я сбежал в Москву к Вике. Два года спустя поступил во ВГИК, потому что там училась Вика.

Еще год спустя, перед следующим первенством мира по футболу, в Анаре (мне рассказал об этом дядя Павел) появились те двое якобы из Федерации физкультуры и спорта и нагло продали двадцать путевок на новый чемпионат мира. При полном молчании местных “чилийцев”.

Фотография 14. 1993 год

Прошли годы, я окончил ВГИК.

С Федерико Феллини я столкнулся в перегруженном лифте гостиницы “Москва” в начале шестидесятых. В то утро я в ресторане “Арагви” ел хаши. Трудно объяснить незнающему, что это такое: густой бульон, в нем – коровьи потроха, в него высыпают много-много чеснока, он очень горяч. Хаши – блюдо для похмелья. Хаши – некий наркотик. Есть люди, которые жить без него не могут. В Тбилиси его начинают есть с семи утра. В крошечные столовые старого города съезжаются хашисты. За одним столом сидят рядом профессора и карманные воры, прокуроры и художники, интеллектуалы и грузчики, секретари райкомов и пьяницы с трясущимися руками. Во время поедания хаши всем всё прощается, этот бульон с чесноком и сто грамм водки – смысл утреннего существования хашиста. Я – хашист. Страдал от того, что в Москве его нигде не готовили, и вот радость – ресторан “Арагви” по воскресеньям стал готовить хаши. Там встречались грузинские и московские хашисты: Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Датуна Мачавариани, Саша Абдулов, Жора Гигинеишвили, братья Шенгелая, братья Ибрагимбековы, Саша Кайдановский, Никита Михалков… Список можно продолжать, но я о том злополучном воскресенье, когда в гостинице “Москва” у меня была назначена встреча с человеком, который привез из Тбилиси пакет каких-то бумаг, я должен был взять их и передать…

Я покинул “Арагви”, побежал по улице Горького, вбежал в двери гостиницы “Москва”, в фойе вижу лифт, заполненный людьми, и в пьяном энтузиазме бегу к нему, втискиваюсь, двери закрываются, но сзади меня втиснулся человек с большим животом. Меня прижало к чьему-то подбородку и щеке. Я посмотрел на хозяина щеки. Узнаю Феллини.

Большой живот сзади вновь прижал мой нос и лоб к феллиниевской щеке и подбородку. Я дышал в ноздри маэстро, которого боготворил за “Ночи Кабирии”, “Дорогу” и показанные на московском фестивале днем раньше “Восемь с половиной”. Хотелось извиниться за дикий чесночный чад. Но я не знал итальянского и находился в визуальном шоке.

Уверен, что в те полминуты, когда лифт возносил нас, Феллини думал обо мне: “Да отверни ты харю!” Он вышел из лифта на шестом этаже гостиницы “Москва” и бросил на меня взгляд, который я не могу забыть вот уже пятьдесят с лишним лет.

Мне кажется, что, если бы я знал итальянский язык, я шепнул бы в ухо Феллини: “Дорогой Федерико, прости за чесночный запах. Я ел хаши, этот божественный бульон требует много-много тертого чеснока… Давай встретимся в буфете третьего этажа гостиницы, хотя нет, лучше в «Арагви», нет, встретимся у меня дома… мама приготовит сациви, купаты…”

Феллини прервал бы меня и уверил, что он очень любит купаты, но врачи (сволочи) запретили есть мясо. “Тогда аджапсандал! Мама делает необыкновенный аджапсандал… И самое главное, Федерико, ты услышишь мамины истории…”

С шестого этажа мы с Федерико бы рванули вниз, взяли такси и вскоре оказались бы на Ракетном бульваре, дом 5, квартира 23.

– Мама, это Феллини! Ты же его любишь!

– Я?

– Мама, это Феллини!!! “Ночи Кабирии”! Ты же плакала…

В прихожую выглянул бы папа в затертой полосатой пижаме, смутился, увидев высокого гостя, но не сдержался бы от своей традиционной шутки:

– У всех свой вкус, своя манера: папа любит арбуз, а мама – офицера!

Никто не смеялся над папиными шутками.