Верни мне мои легионы! - Гарри Тертлдав Страница 9

— Я хочу кое-что рассказать о Сегесте.

Арминий хмыкнул. Сегест, один из вождей херусков, любил римлян и доверял им гораздо больше, чем Арминий. Впрочем, для Арминия самым важным было то, что Сегест являлся отцом его невесты.

— А что с ним? Он здоров?

— Перед тем как я уехал, был здоров, — проворчал Кариомер.

Совсем другим тоном он рассказывал об отце и матери Арминия, как будто ему вообще не хотелось говорить о Сегесте. Наконец Арминий не выдержал наступившего молчания.

— Выкладывай, что хотел. К чему тянуть? Не затем же ты добирался сюда из дома, чтобы сообщить мне, что там все здоровы.

— Ты прав, — со вздохом отозвался Кариомер.

И все-таки он продолжал мяться, пока наконец не выпалил единым духом:

— Он отдает Туснельду другому!

Говорят, получив рану, не сразу чувствуешь ее. Арминий был с этим не согласен: всякий раз, когда его полосовали мечом или когда в него вонзалась стрела, рана сразу вспыхивала огнем. Но сейчас он уставился на земляка, разинув рот, как будто никак не мог уяснить смысл слов Кариомера. Так оно и было: да, он слышал слова, но они не желали укладываться в голове.

— Кому? — спросил Арминий с придыханием, словно ухающий филин.

Говорят, услышать филина средь бела дня — дурная примета. Но до примет ли тому, у кого отнимают женщину?

— Он обручил ее с Тадрасом, — ответил Кариомер.

Арминий услышал скрип своих зубов. Они заскрежетали, как жернова, и лишь немалым усилием воли он заставил себя прекратить так сильно сжимать челюсти.

Тадрас был примерно тех же лет, что и Сегест, тоже находился в дружественных отношениях с римлянами, но это не объясняло такого решения!

— Почему?

Арминию как будто трудно было выдавить больше одного слова.

— Я не знаю наверняка. Сегест не объясняет мне, почему принимает то или иное решение. Скорее всего, он думает, что ты не вернешься с этой войны. Он хочет, чтобы Туснельда подарила ему внуков… А Тадрас долгие годы был ему верным другом.

— Зачем же тогда он пообещал Туснельду мне? — прорычал Арминий. — Неужели он думает, что у меня нет чести, что я проглочу это оскорбление?

— А как ты поступишь? — спросил Кариомер, охваченный недобрыми предчувствиями.

— Само собой, поеду домой и все улажу, — ответил Арминий. — А что еще, по-твоему, я могу сделать, услышав подобные вести? Поблагодарить тебя за них и заняться прежними делами?

Оглядевшись по сторонам, он понизил голос:

— Ты что, принимаешь меня за римлянина?

— Нет, конечно нет!

Если бы Кариомер ответил по-другому, Арминий, пожалуй, мог бы его убить.

Вестник тоже понизил голос:

— А правда ли то, что говорят о римских женщинах?

— Здесь не так много римских женщин, чтобы я мог судить о них по собственному опыту. Слухи о них ходят цветистые, это верно, но таковы все слухи.

Арминий положил руку на плечо соплеменника.

— А теперь мне нужно сообщить римлянам, что я уезжаю. Они не обрадуются, услышав это, но…

Он пожал плечами.

— Что уж тут поделаешь!

Непосредственным начальником Арминия был военный трибун Тит Минуций Басил: невысокий, поджарый, лысый, с узким лицом и глазами холодными, как метель. Арминий обратился к нему за ужином, оторвав от трапезы, что отнюдь не улучшило настроения трибуна. Неудивительно, что он отнесся с раздражением к словам Арминия.

— Надо же, ему приспичило уехать! — проворчал трибун, выслушав Арминия. — Вот так, посреди похода: собрался — и домой?

— Прошу прощения… командир.

Что Арминий не ценил, так это римскую субординацию, но, когда ему было нужно, обращался к начальству как положено.

— То, что случилось, задевает мою честь. Как бы ты поступил, если бы отец твоей нареченной отдал ее другому?

Он и впрямь надеялся, что Минуций, представив себя на его месте, проникнется к нему сочувствием.

— Я бы затеял против этого двурушника судебную тяжбу, — не раздумывая, ответил Минуций. — И он бы горько пожалел о том, что нарушил обещание.

Его сотрапезники закивали. Арминий имел самое смутное представление о том, что такое судебная тяжба. Кажется, сражение при помощи слов, а не мечей, но сути этого сражения он, разумеется, не понимал.

— В нашей стране такое невозможно, — сказал германец.

— Пожалуй, — задумчиво протянул римлянин, потягивая вино из серебряной чаши и поглядывая на собеседника.

Возможно, он иначе смотрел на мир, но дураком не был.

— Если я скажу тебе, что покидать подразделение запрещено, ты ведь все равно удерешь, а?

— Это вопрос чести… командир, — повторил Арминий.

Возможно, в разговоре с другим римлянином он спросил бы, понятно ли ему слово «честь». Но что-то подсказывало ему, что Титу Минуцию лучше такой вопрос не задавать. Трибун мог стать очень опасным врагом, как гадюка под ногами. Осторожно подбирая слова, Арминий продолжил:

— Разве я смогу хорошо сражаться, когда все мои мысли только об этом человеке и о том, как он со мной обошелся?

— Ты не первый, попавший в такую историю, и не последний.

Военный трибун выпил еще вина и неожиданно кивнул.

— Ладно. Поезжай домой. Если мы не сможем задать взбучку паннонцам только потому, что нам не хватит одного командира из вспомогательной когорты, мы и не заслуживаем победы, клянусь Юпитером. Разберись с этой женщиной и возвращайся. Тебя уже сделали римским гражданином, но мы сделаем тебя настоящим римлянином.

«Он хочет, чтобы это прозвучало как комплимент», — напомнил себе Арминий.

А еще он напомнил себе, что получил желаемое разрешение, к тому же гораздо легче, чем ожидал. Минуций был прав: если бы германец услышал отказ, он бы просто дезертировал, а кому нужны такие осложнения?

Арминий поклонился, тряхнув золотисто-рыжей гривой.

— Безмерно благодарен, командир. Безмерно. Я перед тобой в долгу.

— Может, ты когда-нибудь вернешь этот долг. Если не мне, то Риму, — ответил Минуций.

— Возможно, так и будет, — согласился Арминий и поклонился еще раз. — Пожалуйста, извини меня, я больше не буду прерывать твой ужин.

Он повернулся и поспешно ушел, ощущая взгляд Минуция, буравящий ему спину.

— Ну? — спросил Кариомер, когда Арминий вернулся к палаткам союзных воинов.

— Все в порядке, — ответил Арминий. — Он меня отпустил: понял, что иначе я уеду без разрешения, и не захотел со мной ссориться. Бывает, легче наклониться туда, куда дует ветер.