Царь Борис Годунов - Дмитрий Лисейцев Страница 9

Однако правителем могли двигать другие, не столь честолюбивые, но вполне осуществимые замыслы. Вряд ли сам Борис Годунов в 1591 г. мог метить на трон. Но он вполне мог мечтать о том, что царский венец достанется детям его сестры, Ирины Фёдоровны. Потенциальному наследнику, в жилах которого текла бы кровь Годуновых, соперник в лице младшего сына Ивана Грозного мог быть опасен. А наследник, по расчетам Бориса Годунова, должен был вскорости появиться на свет (царевна Феодосия родилась в мае 1592 г., следовательно, зачатие ее должно было произойти в сентябре 1591 г., всего через несколько месяцев после гибели царевича Дмитрия).

Обратим внимание еще на одно обстоятельство, которое, кажется, до сих пор ускользало от внимания исследователей. В 1589 г. у Бориса Годунова появился сын, Фёдор Борисович. В случае смерти царевича Дмитрия и отсутствия у царя Фёдора детей наследником престола мог оказаться и сын Бориса Годунова, царский племянник. Интересно, что первые слухи о попытках отравить угличского царевича стали циркулировать по стране именно в год появления на свет Фёдора Борисовича Годунова. Следовательно, устранением Дмитрия Угличского Борис Годунов мог не только избавить от конкурента потенциальных детей своей сестры (у которых, появись они на свет, прав на престол все же было бы больше, чем у последнего сына Ивана Грозного). Смерть этого ребенка могла способствовать и утверждению в качестве наследника русского трона собственного сына Бориса Годунова (который, в свою очередь, имел прав на царский венец существенно меньше, чем царевич Дмитрий).

Кроме того, к устранению младшего сына Ивана Грозного Годунова могло подталкивать не приписываемое ему неутолимое властолюбие, а элементарные соображения собственной безопасности. В случае смерти царя Фёдора Ивановича на престол неизбежно должен был взойти царевич Дмитрий Иванович, за которого, в силу его малолетства, править страной стала бы его родня по материнской линии – Нагие. А они теплых чувств к правителю, по милости которого им приходилось прозябать в Угличе, не испытывали. Воспитываемый Нагими царевич обещал со временем вырасти достойным наследником своего грозного отца – с малых лет он любил смотреть, как режут кур и овец, а зимой со сверстниками, подобно всем детям на Руси, лепил снеговиков. Затем снежным фигурам присваивались имена известнейших бояр, после чего царевич с приятелями рубил снеговикам головы, а некоторых четвертовал, приговаривая при этом, что и с самим Борисом Годуновым он поступит таким же образом. Получавший через своих осведомителей в Угличе сведения об этой «детской опричнине» царевича Дмитрия, Годунов не мог не тревожиться. Смерть столь явно настроенного против него ребенка, который мог со временем стать царем, следовательно, была выгодна Борису Фёдоровичу.

Впрочем, наличие у правителя заинтересованности в смерти царевича само по себе ничего не доказывает. Однако слухи о том, что царевича пытаются убить, циркулировали на рубеже 1580–1590-х гг. по Москве. Находившийся в 1588–1589 гг. в России английский посол Джильс Флетчер, вернувшись в Англию, опубликовал сочинение о своем посольстве в Московию (его произведение – ценный источник по истории России конца XVI в.). В числе прочего Флетчер упоминает и о царевиче Дмитрии: «Младший брат царя… содержится в отдаленном месте от Москвы, под надзором матери и родственников из дома Нагих, но в опасности, как я слыхал, из-за попыток устранить его путем заговора тех, кто простирает свои помыслы на трон, если царь умрет без потомства». На кого намекает английский посол, догадаться нетрудно. Флетчер сообщил также об известной ему неудачной попытке отравить царевича. Книга была напечатана в Лондоне в 1591 г., в год смерти угличского царевича. Слухи о готовящемся покушении на Дмитрия Ивановича, таким образом, циркулировали достаточно активно, чтобы быть донесенными даже до ушей иностранного дипломата. Подобный «дым без огня» вряд ли был бы возможен. Наконец, косвенным подтверждением того, что жизнь царевича действительно была в опасности, и опасность эта была известна довольно широко, является готовность, с которой жители Углича поверили в версию об убийстве ребенка из царской семьи, растерзав тех, на кого Нагие указали как на виновников его смерти.

Несчастье случилось 15 мая 1591 г. По версии тех, кто в смерти царевича был склонен винить Бориса Годунова, дело обстояло следующим образом. Мамка царевича, Василиса Волохова, едва ли не насильно вырвав царевича из рук что-то подозревавшей матери, вывела ребенка из его хором во двор, где его уже поджидали убийцы – сын самой Волоховой Осип, сын дьяка Михаила Битяговского Данила и племянник того же дьяка Никита Качалов. Один из них обратился к Дмитрию со словами: «У тебя, государь, ожерелье новое!» Ребенок возразил, что ожерелье совсем не новое, и доверчиво показал шею собеседникам. Осип Волохов попытался в этот миг ударить царевича ножом, но, испуганный внезапным криком кормилицы, Арины Тучковой, выронил из рук клинок. Убийство довели до конца Качалов и Битяговский – перерезав царевичу горло, они бросились бежать. На крик выбежала царица Мария Нагая. Увидев своего мертвого ребенка, она схватила полено и стала бить им по голове Василису Волохову. Тем временем на колокольне Спасского собора ударил колокол (звонил местный вдовый поп Федот Огурец). Выбежавшие на шум горожане, узнав от Нагих о свершившемся злодеянии, убили виновников смерти царевича Дмитрия – Михаила и Данилу Битяговского, Никиту Качалова, Осипа Волохова, Данилу Третьякова, а также двух холопов дьяка Битяговских и одного человека Василисы Волоховой – всего восьмерых. Такой версии придерживались под следствием Нагие, ее же в разных вариантах воспроизводили в начале XVII в. многочисленные обличители пороков и преступлений Бориса Годунова.

Но есть и другая версия, описывающая случившуюся в Угличе 15 мая 1591 г. трагедию с совершенно иных позиций. Она изложена на страницах следственного дела о гибели царевича Дмитрия (кстати, уже давно (в 1913 г.) опубликованного). Этот вариант развития событий зафиксирован присланной из Москвы Борисом Годуновым следственной комиссией и потому не вызывает ни малейшего доверия у тех, кто склонен все же винить в смерти ребенка правителя Московского царства. Официальная версия, зафиксированная в Угличе через несколько дней после смерти Дмитрия Ивановича, была следующей.

Царевич Дмитрий с малых лет был болен эпилепсией («падучей болезнью» или «черной немочью» по терминологии того времени). В припадках царевича били конвульсии, иногда окружавшим его людям он «объедал» (т. е. грыз) руки. В роковой день 15 мая царевич вышел во двор «тешиться» игрою в «тычку» (или же, по другим показаниям, в «кольцо со сваею»). Обязательным атрибутом игры был нож, который следовало метать в землю. В момент, когда нож оказался в руках у царевича, у него и случился приступ эпилепсии. Упав на землю и извиваясь в судорогах, согласно показаниям опрошенных свидетелей, ребенок сам перерезал себе горло («бросило его о землю, и тут царевич сам себя поколол в горло, и било его долго»; «его в те поры ударило о землю, и он на тот нож набрушился сам»). Не уследившие за царевичем Нагие решили переложить свою вину на дьяка Михаила Битяговского и близких ему людей, которые и были убиты по их наущению. После этого дядя царевича, Михаил Нагой, сфальсифицировал улики – приказал, зарезав курицу, вымазать ее кровью оружие, которое затем вложили в руки убитых: «Велел… в чюлане курицу зарежать и кровь в таз выпустить, и ножи и палицу кровью измазали; и Михаило Нагой приказал класти к Михаилу Битяговскому нож, сыну ево – нож, Миките Качалову – нож, Осипу Волохову – палицу, Данилу Третьякову – саблю, Михайлову человеку Битяговскому Ивану Кузмину – самопал, Михайлову ж человеку Павлу – нож, Василисину человеку Ваське – самопал». Вооружив убитых до зубов, Нагие стали ждать прибытия следственной комиссии. Следствие, однако, быстро выяснило правду. Впрочем, даже слишком быстро. В Углич следственная комиссия приехала вечером 19 мая, а все показания опрошенных свидетелей датируются двумя днями – 20 и 21 мая. 2 июня материалы следствия уже слушались в Москве на заседании Освященного Собора. На все расследование, таким образом, ушло менее двух недель (включая сюда и 3–4 дня, которые были потрачены комиссией на дорогу в Углич и обратно). Для сравнения: в 1618 г. в городе Ельце расследование по поводу недостачи денег в государевом кабаке производилось в течение двух месяцев.