Великая Екатерина. Рожденная править - Нина Соротокина Страница 9

Начало 1758 года ознаменовалось важным событием – 14-го февраля великий канцлер Бестужев был отставлен от должности и арестован. О его отставке многие годы хлопотала вся Европа, дома тоже старались изо всех сил. Да и Елизавете он поднадоел: характер трудный, строптивый, въедливый. Императрица давно не находила с канцлером общих слов как в делах политических, так и в личных. А здесь подвернулся случай, все как-то вдруг совпало не в пользу канцлера.

Одной из главных претензий к Бестужеву, если рассуждать очень начерно, было «преступное потворство» генералу Апраксину, главе русской армии. 19 августа 1757 года Апраксин, сам того не ожидая, выиграл у Фридриха II битву при Гросс-Егерсдорфе. Пруссаки бежали, путь на Кенигсберг был открыт. Но вместо того, чтобы продолжить наступление и взять Кенигсберг, Апраксин позорно отступил.

В Петербурге поведению Апраксина тут же нашли объяснение. В сентябре Елизавета опасно заболела. Молилась в церкви на день рождения Святой Богородицы, вдруг ей стало плохо – выбежала на улицу и упала на газон бездыханно. Случилось это при огромном стечении народа. Тут же на глазах у всех пустили кровь, но императрица так и не пришла в себя. На носилках ее унесли во дворец.

И в Петербурге, и за границей пошли слухи о предательстве Апраксина. Понятное дело – умрет Елизавета, трон займет Петр Федорович. А он в короле Фридрихе II души не чает. Война тут же кончится, а Апраксину за выигранную битву не поздоровиться. А кто надоумил фельдмаршала на подобное? Конечно, Бестужев, они старые приятели. Кроме того, канцлер из столицы руководил всеми военными действиями. Императрица выздоровела. Начался сыск. Апраксин был арестован, и только внезапная смерть спасла его от суда.

Екатерина узнала об аресте канцлера из записки Понятовского и, по ее словам, «так и остолбенела». Кроме Бестужева, были арестованы Елагин, бывший адъютант графа А. К. Разумовского, Ададуров, когда-то учивший Екатерину русскому языку, а теперь служивший у Бестужева, и ювелир Бернарди. Екатерине было из-за чего волноваться. Она сама пару раз писала Апраксину в армию. Письма были вполне невинные, поздравляла с днем рождения, желала здоровья – что-то вроде этого. Но разве ей по чину общаться с русским фельдмаршалом. Кроме того, у нее самой были личные отношения с Бестужевым. Их неприязнь друг к другу давно канула в лету. Они тесно общались, более того – переписывались.

Письма – это всегда улика. Из-за них Екатерина места себе не находила. На следующий день после ареста Бестужева голштинский министр Штамбке, как обычно докладывая Екатерине о последних событиях в герцогстве, как бы между делом сообщил, что получил от Бестужева записку. В ней канцлер просил передать Екатерине, что успел сжечь все опасные бумаги. Екатерина перевела дух. Мы никогда не узнаем их содержания, но совершенно очевидно, что они могли серьезно скомпрометировать великую княгиню.

На глазах своего камердинера Шкурина она сожгла все свои записки, документы, даже счетоводные книги – «все, что имело вид бумаги». Шкурину она сказала: «Будут спрашивать мои счета, скажешь, что я все сожгла». В огонь пошли и письма, которые могли ее полностью скомпрометировать – ее переписка с английским посланником Вильямсом.

Следствие по делу Бестужева продолжалось, а в апреле и мае этого же года состоялись два очень важных разговора императрицы с Екатериной, решившие дальнейшую судьбу последней. К этому времени поведение и Петра, и Екатерины совершенно вывело Елизавету из себя. Великий князь пил и вообще вел себя непотребно, великая княгиня излишне вольничала, кроме того, вмешивалась в политические дела. Выяснилось, что вопреки запрету, она переписывается с матерью, принцессой Иоганной. Словом, у императрицы накопилось столько претензий к наследнику и его супруге, что она в запальчивости прилюдно сказала – а не выслать ли эту парочку в Европу (так сказать, по месту жительства)? Екатерина знала об этом и восприняла слова Елизаветы как реальную угрозу.

Теперь о великолепной интриге, которую сплела Екатерина и которую с блеском выиграла, право, на ней стоит остановиться. Все началось вполне буднично. Екатерина хотела поехать в театр на русскую комедию. Там она собиралась встретиться с Понятовским. Встреча эта была крайне необходима. В театр по этикету ей полагалось ехать со своими фрейлинами. А Петр не любил русской комедии. Он предпочел в этот вечер провести с этими же фрейлинами дома. Одна из них, Елизавета Воронцова (сестра известной Екатерины Романовны Дашковой) была его любовницей.

Екатерина подробно описывает этот вечер в своих «Записках». Супружеская сцена, «он был в ужасном гневе, кричал, как орел, говоря, что я нахожу удовольствие в том, чтобы нарочно бесить его…». Слово за слово, наконец, Петр запретил давать Екатерине карету. В дело как-то боком вмешался Александр Шувалов (глава Тайной канцелярии, а по совместительству негласный надзиратель за Екатериной). Шувалову Екатерина и отдала письмо, адресованное императрице лично. В нем она описывала свою трудную жизнь, невозможность общения с собственными детьми, ужасные отношения с мужем, добавила, что так больше жить не может, и умоляла отпустить ее на родину: «…я проведу остаток дней у моих родных, молясь Богу за Вас, за великого князя, за детей и за всех тех, кто мне сделал добро или зло…» Шувалов передал письмо по назначению и вскоре сообщил, что «императрица вызовет вас для разговора – ждите».