Триста спартанцев - Наталья Харламова Страница 9

— О, премудрая царица, — воскликнул Демарат, поражённый её проницательностью, — да, наш народ свободолюбив и не привык подчиняться одному властителю, только закон властвует над ним, и все ему подчиняются, как господину.

— Это странные порядки. Не мне судить — хороши они или нет. Сколько народов — столько и нравов. Каждый имеет свой обычай, данный ему богами, не нам менять это. Но я позвала тебя не за этим.

Она незаметно кивнула кому-то, и в комнату вошёл юноша, благородной наружности и в царственном одеянии. Лицо его было нежное и белое, как у девицы. Щёки несколько полноваты, пухлые губы терялись в завитой надушенной бородке. Глаза избегали смотреть прямо. Он держал их опущенными, вскидывая время от времени быстрый, как молния, взгляд на собеседника, обжигая и пронзая насквозь. Вот так он взглянул на спартанца. Тот от неожиданности вздрогнул и, всмотревшись, узнал в вошедшем одного из сыновей Дария, присутствовавших вчера на пиру.

— Это мой сын Ксеркс, — сказала царица. — Ты слышал, как Дарий вчера объявил о споре между двумя своими сыновьями, который должен быть разрешён через десять дней? Вы, греки, — самый хитроумный народ на земле. Я позвала тебя, чтобы ты помог нам с Ксерксом подготовиться к совету.

Демарат несколько опешил от такого предложения. Он слышал, что в Афинах есть люди, которые оказывают такого рода помощь гражданам и политическим деятелям в судах и в собраниях. Спартанцы с презрением смотрели на такое бессмысленное, с их точки зрения, занятие, полезное только для обманщиков. Речь истины проста и не нуждается в ухищрениях. Поэтому спартанцы говорили всегда коротко и без украшательств. Демарату на минуту стало смешно от мысли, что он оказался в роли ритора, да ещё при персидском дворе. Тщательно обдумывая слова, он произнёс:

— Боюсь, царица, ты переоцениваешь наши способности, мы, греки, более скромно судим о себе и считаем, что самый хитрый, самый изобретательный народ на земле — финикийцы.

— Финикийцы сильны коварством, они изобретательны только в том, что приносит им звонкую монету. Ко всему остальному они безразличны, а греки любознательны и отзывчивы, они хитроумны в плетении речей. Один сицилиец, приезжавший к нашему двору из Акраганта, рассказывал, что у них появилось двое учителей мудрости — Эмпедокл и Коракс. Будто бы они учат, что главная цель речи — не раскрытие истины, но убедительность, которая достигается при помощи вероятного, для чего они используют такие невероятные обороты (они называют их софизмы), которые могут так заморочить голову слушателям, что те готовы согласиться, что белое — чёрное и чёрное — белое. Вы всегда одерживаете верх, если вам случится вступить в словесный поединок с мидийцем или персом и даже с финикийцем. Изощрённости вашего ума никто не может противиться. Счастливый ветер занёс тебя к нам именно в этот момент, когда решается наша судьба. Помоги нам убедить царя и всю знать, что мой сын должен быть объявлен наследником, и ты узнаешь благодарность Атоссы. Не будет у тебя более преданного и верного друга. Во всех превратностях придворной жизни я буду спасать тебя. Ведь вам, эллинам, с вашим свободным нравом долго не удаётся быть в милости у царей. Но я всегда буду покрывать тебя, буду мстить за тебя твоим завистникам и врагам. Я даже обещаю убедить Дария освободить тебя от проскинеза, столь тягостного для вас. Я знаю, что вы предпочитаете умереть, чем подчиняться нашему обычаю простираться ниц перед властителем.

— Царица, я был бы рад помочь тебе и заслужить твою милость и дружбу. Я знаю, что женщины никогда не забывают ни врагов, ни друзей. Они верны своему слову порой более, чем мужчины. Воистину, идёт такая слава о способности эллинов — речами затмевать разум собеседника. Но это относится более к сицилийцам и ионийцам, которые могут убедить человека вначале в одном и тут же в совершенно противоположном. Мы, спартанцы, говорим коротко и ясно, нам претит многословное витийство, замысловатые обороты речи, от которых начинает кружиться голова. Мы более привыкли сокрушать врагов мечами, чем речами. Боюсь, от меня тебе будет мало проку.

Он увидел взгляд царицы, полный разочарования. В нём он прочёл отчаянье и решил, что так уходить нельзя — нужно хотя бы попробовать разобраться в этом деле.

— Впрочем, — прибавил он, — я сделаю всё, что будет в моих силах. Как я помню, у Дария есть сын от первого брака, рождённый им до того, как он стал царствовать.

— Да, спартанец, это Артобазан, первенец и любимец царя. И он ссылается на то, что будто бы у всех народов принят такой порядок, что царство наследует старший сын. Я не знаю, так это или нет, но мой Ксеркс, по моему мнению, имеет больше прав, ведь он является внуком Кира Великого, моего отца, создавшего это царство, покорившего под мощную руку персов все народы Азии. Несправедливо, чтобы прямая ветвь Кира уступила место побочной, чтобы сын царской дочери простирался ниц перед сыном рабыни. Когда я думаю об этом, у меня кровь закипает в жилах. О! Я не перенесу этого позора! — вскричала она взволнованно.

Грудь её тяжело вздымалась, кровь прилила к щекам, глаза горели таким неистовым огнём, что Демарату стало не по себе. Атосса пыталась справиться с собой, но было видно, что ей это плохо удаётся. Весь вид её говорил, что она будет сражаться до конца и скорее умрёт, чем согласится уступить.

— Да, Атосса, я понимаю твой гнев и твоё беспокойство, — сказал спартанец. — Вне всякого сомнения, внук царя Кира должен царствовать. Но кто сказал, что у всех народов принято, чтобы престол наследовал обязательно старший сын?

— А разве это не так? — Атосса напряглась всем телом, как пантера перед прыжком. — Об этом день и ночь всем твердит Артобазан и он уверил в этом отца и всех придворных.

— Это не так, царица. Да будет тебе известно, что в Спарте заведён совсем другой порядок. Наследует престол сын, рождённый в багрянице, то есть тот из сыновей, который родился после вступления отца на престол.

— Поклянись, что это так! — вскричала поражённая Атосса.

Глаза её засияли невыразимым торжеством.

— Клянусь Зевсом, моим прародителем, это так! Это очень древний закон. Так наследовали царский сан мой отец, и дед, и все цари в Спарте.

— Ты слышал, сын мой, — заговорила Атосса, — я уверена, что это боги послали тебя, Демарат как вестника, чтобы передать нам через тебя свою волю. Им неугоден сын рабыни. Готов ли ты подтвердить всё, что ты сказал, на совете Верных?

— Да, конечно, царица. Я спартанец, и моё слово нерушимо.