Брат на брата. Окаянный XIII век - Виктор Карпенко Страница 9

Из приземистого терема выскочила дородная баба с узлами и целым выводком детишек. Упав в воротах на землю, она заголосила:

— Ой, боженьки, что деется-то! Из родимого дома изгоняют! За что, за какую такую провинность? Детушки мои горемычные, куда мне таперича с вами, сиротами? Токмо во сыру землю!

Признав в завывавшей бабе жену купца Никиты Стогуда, проходивший мимо дружинник князя Всеволода прикрикнул на нее:

— Тю, оглашенная! Криком своим детишек перепугала. Вона как глазенками рыщут. Твой-то Никита где?

— Загинул муж мой! В железа, говорят, володимирский князь выборных заковал, и мой також с ними! Говорила я ему, упертому, сиди дома! Нет! Правды пошел искать! Вон она, правда, из теплого дома голым да босым на улицу!

— Молчи, глупая! — замахнулся древком копья на купчиху дружинник. — Не вводи в грех! Мне не пристало бунташные речи твои слушать!

— А мне все едино теперь: не ты, так другой порешит, — обреченно махнула рукой баба и заголосила еще громче. Ей вторили перепуганные дети.

— Ты лучше загодя себя не хорони, а ступай с выводком своим за город, в поле. Там тиуны княжеские на жилье определяют: кого в Суздаль, кого в Москву, кого в Ростов… Поспеши, там и Никита твой, видел его.

Подхватив на руки младшенького, купчиха заторопилась к городским воротам, за ней потянулись и остальные пятеро: мал мала меньше, ничего не понимающие, перепуганные вусмерть.

— Эко батюшка как круто обошелся с рязанцами, — не выдержал Юрий. — Одних они с нами кровей, одной веры. Что скажешь на это, Константин? — склонился к седлу брата Юрий. — Не половцы же там какие-нибудь — свои.

— Князь на то великим прозывается, что ум ему великий даден, и потому дела нам его неведомы. Не терзайся понапрасну, батюшка знает, что делает, — откликнулся Константин и, привлеченный шумом, доносившимся из-за высокого тына, предложил: — Точно побоище какое, поглядим?

Всадники въехали в распахнутые ворота. На просторном дворе черноволосый, ладно скроенный, высокий мужик увесистой дубиной отбивался от наседавших на него четверых дружинников. Двое, с распластанными головами, в крови, лежали у его ног. Да и сам он, истекающий кровью от множества ран, еле держался на ногах. Отброшенный ударом дубины, один из дружинников, растирая по лицу льющуюся из разбитого носа кровь, кричал своим товарищам:

— Петро, ты его копьем наддай! Видишь, мечом не достать. Проткни его, лешака черного!

Видно, въезжающие во двор всадники на какое-то мгновение отвлекли обороняющегося, и он не углядел, что стоявший слева и чуть позади от него дружинник, отложив меч, поднял с земли копье. Нанесенный удар был настолько сильным, что, пробив грудь чернобородого, копье вошло в столб высокого резного крыльца, а мужик, выпустив из рук свое грозное оружие, повалился замертво на землю.

— Что за побоище вы здесь учинили? — спрыгнув с лошади, властно спросил Юрий.

Один из дружинников, еще горячий от схватки и потому тяжело дышащий, хрипло, с придыхом ответил:

— Волю княжескую исполняли, а этот, — указал он мечом на поверженного мужика, — за дубину… и ну охаживать. Петра с Тюхой ухайдокал, и Первуну тож крепко досталось.

— Женка его — истая ведьма, под стать мужу своему, за нож… и на Фрола. Еле отбился, — добавил другой дружинник, кивая на здоровенного рыжеволосого мужика.

Тот, осклабясь, подтвердил:

— Пришлось сабелькой махнуть. Развалил аж до самой…

Дружинники зашлись хохотом.

— Не верь им, князь. Напраслину на моих матушку с батюшкой возводят, — раздался звонкий от возмущения голос, и из-за спин дружинников выступила черноволосая невысокая девушка лет пятнадцати. Словно угольями обожгла она Юрия своими огромными, омытыми слезами, черными глазищами. Негодуя, она выкрикнула: — Убивцы вы, нелюди! За что матушку загубили? А батюшку? Ответствуйте! Не мне, князю своему правду говорите! И что мной позабавиться хотели…

— Ах ты, волчья утроба! Кикимора болотная! — взревел рыжебородый дружинник и, выхватив саблю, замахнулся ею для удара, но Юрий в самый последний момент подставил свой меч, и удар пришелся не по девичьей голове, а вскользь, лишь на излете зацепил плечо. Девушка, ойкнув, повалилась княжичу под ноги.

Из-за спины княжича выскользнул Роман и, не дав девушке коснуться земли, подхватил ее на руки.

Спешился и Константин. Осмотрев девичье плечо, он сказал:

— Рана неглубокая, но, ежели не стянуть порез, истечет девка кровью. Неси-ко ты ее, Роман, к княжескому шатру. Найдешь там деда Пантелея. Он лекарь знатный, поможет, — и, повернувшись к дружинникам, строго спросил: — Говорите правду, не то на пытку пошлю. Почто мужика с бабой загубили?

Дружинники стояли потупясь, с ноги на ногу перетаптываясь.

— Ты, — ткнул перстом Константин в рыжеволосого.

Мужик вздрогнул и, помычав, нараспев произнес:

— Так мы же токмо волю княжескую…

— С пытки все расскажешь! — пригрозил, в свою очередь, Юрий.

— Я и так все расскажу. Эка невидаль, мужика с бабой зарубили. Сколь их ноне поляжет, не счесть. А этого, — скосил глаза рыжий на чернобородого, — ты и сам, князь, видел. Он двоих наших положил, ну как его опосля этого жить оставить. А с бабой… В походе первое дело, как град возьмем, бабам подолы задрать. А тут входим в избу… никого. Прошли в ложницу, женка в постели лежит. Может, занедужила или еще по какой иной причине, не ведаю. А сама ладная, чернявенькая, базенькая [40]. Кровушка у мужиков и взыграла. Баба-дура кричать начала, тут и мужик ее объявился. Петра-то он враз пришиб, кулаком, а Тюху апосля. Его же, Тюхиной саблей, и зарубил. Потом схватил мужиков за хребты и, как котов шкодливых, вышвырнул из избы. А его женку я посек саблей. Она-то как из-под Тюхи вывернулась да одежонку кой-какую накинула на себя, тут же за нож и на меня… Ну, я и махнул. Девку же мы не трогали. Вот те крест, — торопливо перекрестился красномордый. — Может, кто другой хотел с ней позабавиться, но мы ее не видели. Правду говорю.

— Зачем же тогда загубить ее хотел? — спросил Юрий.

Мужик замолчал, замялся и, не найдя ответа, развел руками:

— Не ведаю, по злобе, наверное.

Константин осуждающе оглядел мужиков, еще раз бросил взгляд на убитых и, перекрестясь, тихо произнес:

— Господи, упокой их души грешные, — и уже громче закончил: — А что до вас, мужики, то не мне, а великому князю решать: по злому умыслу ли иль случайно вы кровь ноне пролили.

Взмахом руки Константин показал, чтобы дружинники удалились с глаз долой. После чего заметил брату:

— А знаешь, Юрий, глядя на это, — показал он на убитых мужиков, — я все больше убеждаюсь в правоте ромейских мыслителей: дай волю человеку, и все низменное всплывает в нем.