Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов - Винсент Ван Гог Страница 9

Я говорю, как думаю, не для того, чтобы вызвать у тебя жалость, а чтобы ты увидел и, насколько возможно, почувствовал, в чем дело, почему я больше не думаю о тебе как о брате и друге с былым удовольствием. Если я хочу придать своей кисти больше живости, в моей жизни должно появиться больше воодушевления, с одним терпением я не продвинусь ни на волосок. Если ты, со своей стороны, впадаешь в то, о чем сказано выше, не обижайся, что я веду себя с тобой не так, как, скажем, в первый год.

Что касается моих рисунков, сейчас мне кажется, что акварели, рисунки пером с ткачами, последние рисунки пером, над которыми я работаю сейчас, вовсе не так скучны, чтобы ничего собой не представлять. Однако если я сам приду к заключению, что это никуда не годится и Тео правильно делает, никому не показывая их, тогда – тогда – это будет для меня еще одним доказательством, что я имею право быть кое-чем недовольным в нашем нынешнем ложном положении, и я тем более буду добиваться перемен – к лучшему или к худшему, лишь бы все шло не так, как сейчас.

Если бы сейчас я хотя бы видел, что ты считаешь, будто я недостаточно совершенствуюсь, но делаешь что-то для моего совершенствования – например, знакомишь меня с каким-нибудь сильным художником, раз Мауве отпал, или, по крайней мере, КАК-ТО, давая тот или иной знак, даешь мне понять, что действительно веришь в мои успехи или способствуешь им. Но нет – да, деньги, – но в остальном ничего, кроме «просто продолжай работать», «имей терпение» – так же холодно, так же мертво, так же сухо и так же невыносимо, как, например, говорил папа. Жить этим я не смогу, мне становится слишком одиноко, слишком холодно, слишком пусто и слишком бессмысленно.

Я не лучше других в том, что у меня, как у всех, есть свои потребности и желания, а если ТОЧНО ЗНАТЬ, что меня держат на коротком поводке, замалчивают, то вполне понятно, почему я отзываюсь именно так.

Когда становится все хуже и хуже – а в моем случае это вполне возможно, – что с того? Когда плохо, нужно попытать счастья, чтобы исправить положение.

Брат, я все-таки должен еще раз напомнить тебе, каково мне было, когда то, что мы затеяли, лишь начиналось. С самого начала я поднял вопрос о женщинах – помню, как в первый год я провожал тебя на вокзал в Розендале и сказал тебе тогда: я настолько против одиночества, что предпочел бы жить с последней шлюхой, но не один. Может быть, ты вспомнишь.

Сначала мысль о том, что наши отношения прервутся, была для меня невыносимой. И мне так хотелось, чтобы все это просто изменилось. Однако я не могу постоянно обманывать самого себя, думая, что это может быть вопреки всему.

Подавленность из-за этого была одной из причин, почему я так решительно писал тебе из Дренте, уговаривая, чтобы ты стал художником. И сразу же остыл, как только увидел, что твоя неудовлетворенность делами исчезла, когда твои отношения с Гупилем улучшились.

Сначала я считал, что ты не совсем искренен, но позже счел это вполне понятным и теперь думаю, что совершил куда большую ошибку, написав тебе «стань художником», чем ты, увлеченно принявшийся за дела, когда они пошли более приемлемым образом и прекратились махинации, делавшие все это невозможным для тебя.

Само собой, однако, что я подавлен из-за нашего ложного положения по отношению друг к другу. Сейчас для меня важнее продать за 5 гульденов, чем получить 10 гульденов в порядке покровительства. Теперь – и очень настойчиво – ты постоянно пишешь, что, во-первых, как торговец (это я сейчас оставлю и, по крайней мере, не обижаюсь на тебя за это), а во-вторых, как частное лицо (за это я на тебя немного обижен) не приложил, не прилагаешь и пока не думаешь, что сможешь приложить, даже малейшие, ничтожнейшие усилия ради моей работы.

В таком случае я не могу сидеть сложа руки или вести себя трусливо, так что скажу тебе напрямик: если ты ничего не делаешь с моей работой, я не желаю твоего покровительства. Я прямо называю причину и назову точно так же, когда будет трудно не указать на нее.

Итак, я не хочу отрицать или принижать твою помощь с самого начала и до сих пор. Все дело в том, что я вижу большее благо даже в том, чтобы перебиваться самыми жалкими мизерными крохами, чем в покровительстве (в которое все превращается).

В самом начале без этого не обойтись, но теперь, так и быть, я должен – бог знает как – перебиваться, а не соглашаться на то, что НЕ ДАСТ НАМ ПРОДВИНУТЬСЯ дальше. По-братски или не по-братски, если ты не способен сделать ничего, кроме как дать денег, можешь оставить их при себе. Осмелюсь сказать, что сейчас, в последний год, все ограничивалось почти исключительно деньгами.

И хотя ты говоришь, что предоставляешь мне полную свободу, мне стало ясно, что все-таки, в сущности, если я делаю – например, с женщиной – то, что не нравится тебе и другим (может быть, вы справедливо не одобряете ее, но иногда мне на это наплевать), кто-то, совсем чуть-чуть, дергает за денежный поводок, давая мне почувствовать, что «в моих интересах» учесть ваше мнение.

В отношении той женщины ты тоже добивался желаемого, и с этим покончено, но – черт побери, если я буду блюсти нравственность, это принесет мне немножко денег. И все-таки я не считаю нелепым то, что этим летом ты не одобрил моего желания продолжать это и дальше. Но в будущем я предвижу вот что: у меня снова будут связи с теми, кого ты называешь представителями низшего сословия, и если я сохраню связь с тобой, то получу те же возражения. Возражения от вас, которые могли бы показаться хоть сколько-нибудь справедливыми только в том случае, если бы я получил от вас так много, что мог бы поступить иначе. Чего вы не даете и дать не можете и в конечном счете не хотите – ни ты, ни папа, ни К. М. или другие, кто первым возвышает голос, не одобряя того или этого, – а я в конечном счете и не желаю этого от вас, поскольку мало думаю и о низшем сословии, и о высшем.

Ты понимаешь, почему с моей стороны это не было безрассудным поступком и не стало бы, если бы я попробовал еще раз?

Поскольку у меня нет претензий, я, во-первых, совершенно не чувствую склонности, а во-вторых, не получаю средств от кого бы то ни было и не зарабатываю их, чтобы сохранить некое положение, или как ты это называешь, – и считаю себя совершенно свободным поддерживать связь с так называемыми низшими, если это само собой разумеется.

Мы бесконечно будем возвращаться к одним и тем же вопросам.

Спроси-ка себя самого: разве среди тех, кто занимается этим ремеслом, я один решительно отказался бы от покровительства, если при этом буду обязан сохранять некое положение? А денег на это не хватает, и приходится влезать в долги вместо того, чтобы развиваться. Если бы все можно было решить с помощью денег, ни я, ни другие не отказались бы подлаживаться. Однако пока мы до этого не дошли – у меня впереди еще целая череда лет, когда, по твоим словам, мои работы будут иметь очень небольшую коммерческую ценность. Что ж, ТОГДА Я ПРЕДПОЧИТАЮ ПЕРЕБИВАТЬСЯ С ХЛЕБА НА ВОДУ и испытывать нужду, как бывало уже не раз, но не отдаваться на милость господ Ван Гог.

Единственное, о чем я сожалею по поводу споров с папой, – это то, что они не произошли 10 лет назад. Если ты и дальше будешь идти по стопам папы и К^о, то увидишь, как постепенно станешь раздражаться сам и станешь раздражать некоторых. Но это отщепенцы, и, скажешь ты, они ничего не значат.