Как нашли убийцу? Каждое тело оставляет след - Патриция Уилтшир Страница 9

Это было просто чудесное время: я занималась анализом осадочных пород с археологических раскопок, пытаясь установить отличия древних ландшафтов, выяснить, какие культуры и какими методами выращивали доисторические люди. Для этого я неделями напролет скиталась по раскопкам по всей стране, забирая образцы почвы и осадочных пород из погребенных поверхностей, карьеров и траншей в лабораторию, а затем проводя затяжные и опасные химические исследования для извлечения органических частиц из кернов. Проанализировав множество образцов с множества раскопок, от палеолита до средневековья, я постепенно осознала потенциал и ограничения используемых нами методик. Я занималась воссозданием среды по органическим частицам, пыльце и спорам, полученным из археологических находок. Задача ландшафтного археолога – придать цвет, жизнь и смысл поселениям, обнаруженным при раскопках.

Где только я не проводила свой анализ: форт на валу Адриана, глубокое болото к северу от него, постоялый двор, откопанный из вулканического пепла в Помпеях, и даже многоэтапные раскопки под пятым терминалом аэропорта «Хитроу». В результате моей работы в «Хитроу» удалось обнаружить наипрекраснейший ландшафт бронзового века, который четыре тысячи лет назад, наверное, был сельской идиллией: длинные аккуратные ряды деревьев разделяли поля, где паслись коровы и овцы или росли злаковые культуры. Я смотрела на все это словно через очень толстые линзы: хотя мы и могли получить общее представление о том, как земля использовалась в прошлом, сравнивать наше толкование мы могли лишь с современными этнографическими примерами – точность интерпретаций никак нельзя было проверить.

И все же эта работа была чрезвычайно интересной. Я трудилась на раскопках бок о бок с другими ландшафтными археологами и перенимала их опыт. Питер Мерфи, мой очень близкий друг из университета Восточной Англии, специализировался на семенах и других частях растений, видных невооруженным глазом (макроскопические окаменелости), а также раковинах моллюсков; другие занимались анализом костей животных и человеческих останков; а еще один мой близкий друг Ричард Макфейл, работавший в моем институте, был (и остается) специалистом по микроморфологии почв. Он заливал образцы почвы смолой, вырезал из полученных блоков тонкие секции и прямо под микроскопом находил свидетельства активности ранее живших людей. Его работа интересовала меня чуть ли не так же, как собственная. Разрез почвы под поверхностью – со всеми минералами и организмами, подвешенными, словно в холодце, – скрывает в себе настоящий микрокосмос. Это были почвы, обеспечивавшие растения, животных и людей, которых остальные из нас «возрождали к жизни», выстраивая реалистичные картины прошлого.

У нас было множество приятных и веселых встреч как на раскопках, так и на конференциях, и совместными усилиями мы воссоздавали картины происходившего в древние времена. Когда вы приходите в музей и видите реконструкцию древнеримской фермы, саксонской деревни или хижины времен каменного века, вам следует благодарить группу ландшафтных археологов и представителей других археологических специальностей, которые провели скрупулезный анализ, чтобы поделиться с вами историей. Как по мне, без них археология была бы скукой смертной – кремни, горшки, камни и металлические орудия с редкими волнующими находками в виде костей, драгоценностей или резных украшений. По сути, археологи проводят раскопки и аккуратно достают все эти удивительные вещи из земли, однако именно специалисты в различных областях знаний – металлургии, гончарном деле, энтомологии, ботанике, остеологии и микроморфологии древних и погребенных почв – возрождают их к жизни. Мало кто об этом знает.

Пыльца и споры, равно как и многие другие микроскопические объекты в моих образцах, – представители прошлого. Если жизнедеятельность бактерий и грибов подавляется отсутствием кислорода или повышенной кислотностью, то пыльца может сохраняться годами. Мне нельзя пропустить ни одного пыльцевого зерна, ведь даже самые незначительные, мельчайшие частицы могут нести важнейшую информацию. После обработки из образцов изготавливались микропрепараты и начинался настоящий тяжелый труд – долгие часы за микроскопом, проводимые в изучении одного разреза за другим на предметном стекле в строгой последовательности, не поддаваясь соблазну пропустить малейший участок, ведь на нем может скрываться что-нибудь интересное. Меня очаровал процесс восстановления древних ландшафтов, и было потрясающе работать с коллегами, которые занимались следами другого рода: плоды наших исследований объединялись в итоговом отчете, рисовавшем живые картины прошлого. Я была весьма довольна своей судьбой, так что, когда в тот день зазвонил телефон, я и подумать не могла, что этот звонок положит начало новой главе в истории моей жизни.

Голос с выраженным глазговским акцентом принадлежал полицейскому из управления полиции Хартфордшира.

– Вы Пат Уилтшир? – спросил он. – В Кью дали нам ваш номер. Они не смогли нам помочь… – он сделал паузу, словно чтобы дать время сказанному уложиться в голове. – Однако мне сказали, что вы сможете.

Всего несколькими мгновениями ранее я была где-то в неолите, выстраивала картину наших естественных лесов, которые вырубали и закапывали первые фермеры. Теперь, снова вырвавшись в настоящее, я замешкалась.

– О-о-о, хорошо, – сказала я. Я была заинтригована – прежде со мной никогда не связывалась полиция. – А в чем вопрос?

– Вы… полиолог?

– Не совсем, – ответила я, изо всех сил пытаясь изображать терпимость к этой распространенной ошибке. – Я палинолог.

Палинология. Буквально «наука о пыли» или, чтобы было понятней, наука о пыльце, спорах и всех остальных микроскопических палиноморфах, а также о других частицах, собираемых из воздуха, воды, осадочных пород, некоторых видов почв и растительности.

Детектив на другом конце провода все еще ждал ответа.

– А зачем вам понадобился палинолог? – поинтересовалась я.

Он не стал ходить вокруг да около:

– У нас убийство.

Я чуть не рассмеялась – очень уж забавно звучала эта фраза с его шотландским акцентом. Все это казалось настолько неправдоподобным, что запросто могло быть взято из какой-нибудь пьесы в Уэст-Энде.

– Убийство? А как я могу вам помочь?

– У нас есть тело, а еще машина.

Я частенько вспоминаю этот разговор, ставший поворотным моментом в моей жизни. Дело в том, что при первом упоминании слова «убийство» я была более чем заинтригована. Когда день изо дня работаешь в лаборатории, порой вмешательство из внешнего мира более чем приветствуется. Если не считать членов семьи, я никогда прежде не видела мертвецов, хотя в Королевском колледже читала лекции о процессах разложения материи после смерти. Для этого необходимо понимание функций, выполняемых микроскопическими животными, бактериями и грибами при разрушении тканей, будь то мертвые птицы или поваленные деревья. Был ли переход к мертвым людям таким уж большим шагом? В академическом смысле, пожалуй, и нет, однако во всех остальных смыслах это был прыжок в неизвестность, к которому я не готовилась.

Я слушала, и детектив рассказывал мне все, что считал нужным. Тело было обнаружено в траншее на поле, где-то в сельской местности Хартфордшира, однако все указывало на непредумышленное убийство.