Вопрос смерти и жизни - Ирвин Д. Ялом Страница 9

Июль

Я с опаской ждал того дня, когда мне придется уйти на покой, а потому начал потихоньку приучать себя к этой мысли еще несколько лет назад. Психотерапия – дело всей моей жизни, и мысль о том, чтобы оставить практику, причиняет мне боль. Свой первый шаг к тому, чтобы выйти на пенсию, я сделал, когда стал сообщать всем новым пациентам, что смогу работать с ними всего один год.

Существует много причин, по которым я не хочу уходить из психотерапии. Во-первых, мне очень нравится помогать другим – и надо сказать, что со временем я научился это делать довольно сносно. Во всяком случае, я верю, что у меня неплохо получается. Другая причина – и я говорю об этом с некоторым смущением – состоит в том, что я буду скучать по откровенным рассказам. Мне свойственна ненасытная жажда историй, особенно тех, которые я могу использовать в своей преподавательской и писательской деятельности. Я с детства люблю увлекательные сюжеты и, если не считать нескольких лет учебы в медицинской школе, всегда читал перед сном. Хотя такие великие писатели, как Джойс, Набоков и Бэнвилл, вызывают у меня искреннее восхищение, на первое место я всегда ставил непревзойденных рассказчиков – Диккенса, Троллопа, Харди, Чехова, Мураками, Достоевского, Остера, Макьюэна.

Позвольте мне рассказать о том дне, когда я понял, что пришло время оставить практику.

Это случилось пару недель назад – 4 июля. Около 4 часов дня я ушел с праздника, который организовали в парке неподалеку от нашего дома, и вернулся в свой кабинет. Я был уверен, что это не займет больше часа – я хотел всего-навсего ответить на несколько электронных писем. Но не успел я сесть за стол, как в дверь постучали. Открыв ее, я увидел привлекательную женщину средних лет.

– Здравствуйте, – поздоровался я. – Я Ирв Ялом. Вы ко мне?

– Меня зовут Эмили. Я психотерапевт из Шотландии. У нас назначена встреча на 16.00.

У меня сжалось сердце. О нет, память опять меня подвела!

– Прошу вас, проходите, – сказал я, изо всех сил стараясь не выдать своего смущения. – Одну минуту, я только проверю свое расписание.

Я открыл записную книжку и был потрясен: в графе «16.00» крупными буквами было написано «Эмили А.». Мне и в голову не пришло проверить свое расписание утром. Будь я в здравом уме – а я явно в нем не был, – я бы ни за что не назначил сеанс на четвертое июля. Все члены моей семьи отмечали праздник в парке, и то, что она застала меня в кабинете, было чистой случайностью.

– Мне очень жаль, Эмили, но сегодня национальный праздник, и я даже не заглядывал в свой ежедневник. Вы проделали долгий путь, чтобы приехать сюда?

– Достаточно долгий. Но у моего мужа дела в Лос-Анджелесе, так что я все равно оказалась бы в этой части света.

Я с облегчением выдохнул: по крайней мере, она ехала из Шотландии не только ради того, чтобы встретиться с человеком, который о ней попросту забыл. Я указал на кресло.

– Пожалуйста, садитесь, Эмили. Я займусь вами прямо сейчас. Но прошу извинить меня: я вынужден отлучиться на несколько минут. Мне нужно предупредить своих близких, чтобы нас не беспокоили.

С этими словами я поспешил домой. Я оставил записку Мэрилин, схватил слуховой аппарат (я не часто им пользуюсь, но у Эмили был тихий голос) и вернулся в свой кабинет. Усевшись за стол, я включил компьютер.

– Эмили, я почти готов, но сначала мне бы хотелось перечитать ваше письмо.

Пока я таращился в монитор, тщетно пытаясь найти письмо Эмили, она заплакала. Я с удивлением повернул голову, но не успел ничего сказать, как она протянула мне сложенный лист бумаги, который достала из сумочки.

– Вот письмо, которое вы ищете. Я распечатала его заранее, потому что в прошлый раз – пять лет назад – вы тоже не смогли найти мою электронную почту.

И она заплакала еще громче. Я прочитал первое предложение ее письма: «За последние десять лет мы виделись два раза (в общей сложности четыре сеанса). Вы мне очень помогли и…» Я не мог читать дальше: Эмили плакала навзрыд, повторяя снова и снова: «Я невидимка, невидимка! Мы встречались четыре раза, а вы меня не помните!»

Потрясенный, я отложил письмо и повернулся к ней. Слезы текли по ее щекам. Она поискала в сумочке платок, но, не найдя его, потянулась к коробке с салфетками, стоявшей на столике рядом с ее креслом. Увы, коробка была пуста. Мне пришлось пойти в туалет и принести ей несколько листов туалетной бумаги, которые еще оставались на катушке. Я молился, чтобы их хватило.

Некоторое время мы сидели молча. В этот момент я по-настоящему осознал, что не в состоянии продолжать практику. Моя память никуда не годилась. Поэтому я сбросил с себя профессиональную маску, выключил компьютер и повернулся к ней.

– Мне очень жаль, Эмили. Какое кошмарное начало!

Она ничего не ответила, и я понял, что должен сделать.

– Эмили, я хочу вам кое-что сказать. Во-первых, вы проделали долгий путь. У вас были определенные надежды и ожидания относительно нашего сеанса. Поверьте, я очень хочу провести следующий час с вами и помочь всем, чем могу. Но из-за того, что я уже причинил вам столько огорчений, я никак не могу принять плату за нашу сегодняшнюю встречу. Во-вторых, я хочу поговорить о вашем чувстве невидимости. Пожалуйста, услышьте меня: то, что я забыл о вас, не имеет никакого отношения к вам – дело во мне. Если позволите, я объясню.

Эмили перестала плакать, промокнула глаза и, наклонившись ко мне, стала внимательно слушать.

– Во-первых, я должен сказать вам, что моя жена, с которой я прожил шестьдесят пять лет, сейчас тяжело больна и проходит крайне неприятный курс химиотерапии. Я чрезвычайно потрясен этим и с трудом могу сосредоточиться на работе. Кроме того, должен признаться, что последнее время я перестал доверять своей памяти и подумываю о том, чтобы отказаться от дальнейшей практики.

Я замолчал и критически проанализировал свои слова: по сути, я говорил, что всему виной стресс, вызванный болезнью жены, – я тут ни при чем. Мне стало стыдно: на самом деле моя память значительно ухудшилась еще до того, как Мэрилин заболела. Несколько месяцев назад я гулял с одним коллегой и поделился своими беспокойствами по поводу памяти. В то утро я, как обычно, зашел в ванную, побрился, но, убирая бритву, вдруг поймал себя на мысли, что совершенно забыл, чистил я зубы или нет. Только потрогав щетку и убедившись, что она мокрая, я понял, что уже пользовался ею. Помню, как мой коллега заметил (на мой вкус, слишком резко): «Итак, Ирв, проблема в том, что вы не фиксируете события».

Эмили, которая внимательно слушала, сказала:

– Доктор Ялом, об этом я и хотела поговорить. Я очень беспокоюсь о тех же самых вещах. Особенно меня тревожит проблема распознавания лиц. Я боюсь, что у меня начинается болезнь Альцгеймера.