Секретные архивы ВЧК-ОГПУ - Борис Сопельняк Страница 89

—Что еще вы можете сказать об Урусовой?—почувствовав, что в деле появляется новый фигурант, тут же ухватился за эту оговорку следователь.

Не знаю, какой ценой досталась Лосеву следующая фраза, об этом можно только догадываться, но, судя по его изломанной подписи, эти слова из него выбили и тут же внесли в протокол допроса.

— Евдокия Урусова давно является врагом советской власти, коммунистической партии и всего советского народа. Она всегда принимала участие в наших контрреволюционных беседах и полностью их одобряла.

Шупейко не просто радовался, он торжествовал! Ведь теперь, на основании показаний Лосева, он может арестовать еще двоих, а, поработав с ними, быть может, троих или четверых. Так что групповое дело будет! А потом — громкий процесс, который, конечно же, заметят и отметят в самых высоких кабинетах не только Лубянки, но и Кремля.

Эх, лейтенант, вспомнить бы тебе вовремя старую русскую поговорку «Не хвались, едучи на рать!», наверняка судьба твоих подследственных, да и твоя собственная, сложилась бы иначе. Но лейтенанта понесло! В течение нескольких дней он арестовывает артистов Унковского, Макшеева, Эверта, Демич-Демидовича, Чернышева, Радунскую и Урусову.

Дальше, как говорится, дело техники: допросы строились так подло и коварно, что все оговаривали всех и в итоге складывалось впечатление, будто в театре действительно существует тесно спаянная антисоветская группа. Скажем, Борис Эверт заявлял, что Николай Чернышев в своей ненависти к советской власти дошел до такой степени, что «выражал одобрение тем террористическим актам, которые организовывались и осуществлялись троцкистами, зиновьевцами и изменниками других названий».

В свою очередь, Чернышева довели до такого состояния, что он пошел еще дальше.

— Были среди нас и такие элементы, — каялся он, — которые прямо заявляли, что при первой же возможности сами совершили бы убийство кого-либо из наиболее ненавистных им руководителей партии и правительства.

— Кого именно? — тут же уточнил Шупейко.

— Сталина, Кагановича, Ворошилова и Ежова, — рубанул Чернышев.

— Не припомните ли вы имена тех людей, которые делали эти террористические заявления?

— Это были Унковский и Демич-Демидович, — то ли сводя старые счеты, то ли не понимая, на что он их обрекает, отчеканил Чернышев.

— Вы забыли сказать, что готовность к убийству руководителей партии и правительства в одной из бесед выражали и вы сами, — пригвоздил его к стене следователь.

— Что вы, что вы! — испугался Чернышев. — Это я так, ляпнул, чтобы поддержать беседу. Я и муху-то убить не могу. А чтобы человека... Нет-нет, для этого я не обладаю необходимыми волевыми качествами, — обреченно закончил он.

К разговору с Унковским следователь готовился загодя. Что ни говорите, этот человек не безродный актеришка, а внук известного всей России адмирала, командира воспетого Гончаровым фрегата «Паллада».

«Не знаю, какое влияние оказал на него дед, — размышлял Шупейко,—но представление о дворянской чести, человеческом достоинстве и корпоративности у потомка адмирала наверняка сохранилось. Исходя из этого, надо строить стратегию допроса. Кулаками из него ничего не выбьешь: сочтет себя мучеником и с улыбкой пойдет на эшафот. А вот если его прижать к стене, да не своими руками, а руками друзей, он придет в недоумение, оскорбится и, в конце концов, расколется. Так что лупцевать его будем донесеньицами, фактиками и показаньицами»,—придя в восторг от собственной находчивости, потер руки Шупейко.

Когда Михаила Унковского привели в кабинет, Шупейко даже привстал — настолько поразил его этот красивый, гордый и сильный человек. Для проформы следователь спросил, признает ли себя Унковский виновным в контрреволюционной деятельности, и, получив отрицательный ответ, зачитал показания арестованных коллег, а заодно и тех, кто проходил в качестве свидетелей.

Господи, чего только на него не наговорили! И советскую власть он не любит, и роли советских героев играть отказывается, и Гитлером восхищается, не говоря уже о том, что богемствует, пьет, на квартире устраивает оргии, молодых актрис склоняет к сожительству, а свою жену использует для получения ролей и продвижения.

Но окончательно Унковского доконало то, что даже его двоюродный брат, тоже работавший в театре, наплел такого, что

Михаил Семенович вспыхнул и, видимо, решив: «Раз вы так, то и от меня пощады не ждите!», заговорил именно так, как нужно было следователю.

— Я понял, что благодаря показаниям моих сослуживцев, следствие располагает достаточным количеством изобличающих меня улик, — начал он, — поэтому решил быть предельно искренним. Да, я признаю, что враждебно относился к советскому строю — ведь из-за Октябрьской революции наша семья лишилась не только поместья, но и конного завода. Да, я стал сторонником фашистской идеологии, так как именно с фашизмом связывал падение советской власти. Да, я одобрял террор, диверсии, вредительство и шпионаж, направленные против Советского Союза и его руководителей, хотя сам никаких террористических актов совершать не собирался.

— Назовите лиц, которые разделяли ваши контрреволюционные взгляды, — потребовал следователь.

—Это Чернышев, Лосев и Эверт,—без тени сомнения рубанул Унковский. — Считаю необходимым добавить, что Лосев и Чернышев в своих контрреволюционных и фашистских взглядах идут значительно дальше меня. И тот и другой являются вполне законченными контрреволюционерами, и они готовы на все.

Шупейко торжествовал, его метод сработал! Загнать в угол остальных было делом техники, а он этой техникой владел в совершенстве. Вскоре следственные дела Лосева, Макшеева, Унковского, Демич-Демидовича, Чернышева, Эверта, а несколько позже и Урусовой были завершены и направлены на рассмотрение Особого совещания. Правда, материалы на Урусову затребовала еще более грозная «тройка», но это сути дела не меняло.

Вот только с Верой Радунской вышла промашка. Замах был грандиозный: ее арестовали «по подозрению в шпионаже в пользу одного иностранного государства», а свести концы с концами никак не удавалось. Как ни крутили, а выходило, что Радунская не шпионка, а, как бы это сказать помягче, любвеобильная подруга нескольких иностранных дипломатов.

Впрочем, не только дипломатов. Но граждане СССР Шупейко не интересовали. Когда на одном из допросов ее попросили назвать имена людей, с которыми она находилась в интимных отношениях, список получился таким длинным, что посмотреть на советскую Мессалину сбежались следователи из соседних кабинетов.

И все же из этого списка были извлечены имена атташе японского посольства Коно, сотрудника американского посольства Севеджа и немца Бируляйтера. Вокруг этих имен топтались довольно долго, но когда выяснилось, что никакой шпионской информации Радунская им не передавала, а общалась по чисто интимным вопросам, следователи зашли с другой стороны.

— Кого вы знаете из немецкого посольства? — спросили у нее.

— Никого, — надменно вскинула она свою красивую головку.