Сердце бури - Хилари Мантел Страница 89

1791 год.

– Лафайет, – говорит Мирабо королеве, – зашел по стопам Кромвеля дальше, чем пристало его природной скромности.

Положение критическое, говорит Марат, банда Антуанетты в сговоре с австрияками, монархи предают нацию. Необходимо отрезать двадцать тысяч голов.

Во Францию вторгнутся со стороны Рейна. К июню королевский брат Артуа встанет во главе армии в Кобленце. Давний клиент мэтра Демулена принц де Конде возглавит войска в Вормсе. Войсками в Кольмаре будет командовать младший брат Мирабо, которого из-за склонностей и размеров зовут Бочкой.

Последние месяцы Бочка преследовал Фонарного прокурора на приемах. Теперь надеется гоняться за ним по улицам с помощью вооруженных солдат. Эмигранты желают возвращения старого режима в целом, их не устроят временные послабления и возврат нескольких титулов. А еще они требуют расстрелять Лафайета. Они считают, что вправе просить помощи у европейских правителей.

Те же, в свою очередь, имеют по этому вопросу собственное суждение. Вне всяких сомнений революционеры опасны, они представляют серьезнейшую угрозу. Однако Людовик жив и не в тюрьме, и, хотя убранство Тюильри не идет ни в какое сравнение с Версалем, нельзя сказать, что король в чем-то серьезно ущемлен. В лучшие времена, когда революция закончится, он, возможно, признает, что урок пошел впрок. А тем временем европейские монархи с тайным злорадством наблюдают, как богатый сосед не в силах собрать налоги, вышколенная армия переходит на сторону мятежников, а господа демократы выставляют себя на посмешище. Европейский порядок, заведенный от Бога, должен быть восстановлен, но сейчас не время золотить лилии Бурбонов.

Эмигранты советуют Людовику начать кампанию пассивного сопротивления. Проходят месяцы, но король безнадежен. Эмигранты вспоминают максиму Светоча Прованса: «Если вы можете удержать на ладони намасленные шары из слоновой кости, то сумеете вести дела с королем». Их бесит, что во всех публичных заявлениях Людовик поддерживает новый порядок, но он тут же тайно заверяет их в обратном. Они не верят, что некоторые чудовища, мерзавцы и варвары в Национальном собрании радеют за интересы короля. Не верит в это и королева: «Если я вижусь с ними или вступаю с ними в какие-то отношения, то потому лишь, что хочу их использовать. Они внушают мне такой ужас, что я не хочу иметь с ними ничего общего». Это вам на заметку, Мирабо. Вероятно, Лафайет лучше понимает, чего стоит королева. Говорят, он заявил ей в лицо, что намерен обвинить ее в супружеской измене и отослать назад в Австрию. Для этого он каждую ночь оставляет без охраны маленькую дверцу, чтобы впускать в ее покои предполагаемого любовника Акселя фон Ферзена. «Отныне примирение невозможно, – пишет Антуанетта, – только вооруженные силы исправят нанесенный ущерб».

Екатерина, царица: «Я делаю все от меня зависящее, чтобы дворы Вены и Берлина запутались во французских делах, и тогда у меня будут развязаны руки». Как всегда, руки Екатерины развязаны для того, чтобы душить Польшу. Она проведет свою контрреволюцию в Варшаве и, по ее словам, позволит немцам провернуть ее в Париже. В Австрии Леопольд занят польскими, бельгийскими и турецкими делами, Уильям Питт размышляет об Индии и финансовых реформах. Все ждут и наблюдают, как Франция (по их мнению) ослабляет себя внутренними раздорами и зашла в этом так далеко, что больше не угрожает их замыслам.

Фридрих Вильгельм Прусский думает иначе. Когда во Франции разразится война, которая, по его мнению, неизбежна, он воспользуется ситуацией. Его агенты в Париже возбуждают ненависть к Антуанетте и австриякам: убеждают действовать грубой силой, раскачивают лодку. Идею контрреволюции истово поддерживает король Швеции Густав, который намерен стереть Париж с лица земли. Густав, который при старом режиме получал полтора миллиона ливров в год, Густав и его воображаемая армия. Лихорадочные реакционные бредни из Мадрида, от глупого короля.

Эти революционеры, твердят все они, бич Божий. Я выступлю против них, если вы выступите.

Из Парижа будущее видится шатким. Марат подозревает заговорщиков во всех подряд, трехцветный флаг за королевским окном реет изменой на ветру. За этим фасадом, охраняемый национальными гвардейцами, король ест, пьет, тучнеет и не жалуется на дурное настроение. «Мой самый большой недостаток, – написал он однажды, – вялость ума, которая делает изнурительными и болезненными все мои умственные усилия».