Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого - Борис Илизаров Страница 88

Став во главе государства, Сталин, как и Ленин, Троцкий, Бухарин и другие, стал вести себя как аристократ новой формации и пусть редко, но занимался охотой и рыбалкой, теперь уже проводя свободное время. Сохранились фотографии начала 1930-х годов, на которых он запечатлен с ружьем или удочкой в окружении охранников-егерей и чаще всего в сопровождении К. Ворошилова. Как-то работники Оперативного отдела ОГПУ преподнесли ему в дар альбом с большим количеством таких фотографий. Но позже он, видимо, вообще перестал охотиться. Молотов в старости вспоминал: «В Сталине от Сибири кое-что осталось. Когда он жил в Сибири, был рыбаком, а так – не увлекался. Незаметно было, да и некогда» ^[400]. А к чему теперь нужна была охота? Да и времени действительно не хватало. Ведь для него отныне вся страна, на просторах которой он мог производить «отстрел» сотнями и миллионами, стала охотничьим угодьем. Он отбирал в жертвы самых значительных и ярких «особей»: из интеллигентов, бюрократов, рабочих, крестьян, партийцев… Отстреливал или рационально содержал их до поры в лагерях и зонах. Еще в Курейке пойманную однажды Мерзляковым беременную зайчиху он разумно рекомендовал не убивать, пока та не родит зайчат. Но зайчиха, не вынеся неволи, сдохла, о чем мстительно помнил Мерзляков лет двадцать. Позже Сталин так же относился к проблеме использования интеллектуальных способностей «врагов народа», давая им возможность выложиться под бдительным присмотром «на воле» или в «шарашке». Но как же все в нашем мире неоднозначно и непрямолинейно! Рационализированное зло иногда вдруг коварно и призрачно, иррационально оборачивается добром.

Во время Великой Отечественной войны его «охотничьи» инстинкты обернулись иной стороной. Несмотря на ошеломляющие удары Гитлера, несмотря на глубочайшие раны, он, как кошка, рысь или пантера, продолжал яростно сопротивляться, пока не подстерег момент Сталинграда. «Зверь Сталина» оказался сильнее и изворотливее «зверя Гитлера». Кто бы из генералов ни разрабатывал и ни осуществлял этот план, конечное решение и вся историческая ответственность за сражение лежали лично на нем, на Сталине. Он сам, своей дикой волей к власти, взвалил на себя эту ответственность. Но кровоточащие раны были нанесены, конечно, не ему лично, а телу народному. На те годы, пока шла война, «зверь Сталина» был отвлечен от терзания тела народного, что и спасло страну не только от гитлеризма, но и от многолетия «тридцать седьмого года».

В каждом человеке притаился до времени зверь, но не каждому дано, а главное, не каждый пойдет на то, чтобы вскормить его человечиной. Говорят, до сих пор на террасе его дачи в Кунцеве стоит прислоненное у окна ружье. Коба до глубокой старости любил пострелять из него в обнаглевших ворон. Это все, что осталось от его былого увлечения.

* * *

Кобу арестовывали семь раз. В тюрьмах и ссылках он был шесть раз. Бежал пять раз ^[401]. Он так часто убегал, что сам он и его официальные биографы при подсчетах постоянно путались. Это хорошо видно по сохранившимся архивным документам. Столь частые побеги дали основание некоторым современным исследователям подозревать его в связях с полицией. И все же – это домыслы. Не только Коба, все революционеры довольно легко убегали из мест царских ссылок. Из тюрем – редко, а вот система ссыльных поселений была еще не отработана. Не было и концлагерей. Практически не было современных средств связи, дорог, внутренних войск. Все ссыльные, у кого было желание, здоровье и немного денег, довольно легко договаривались с местными жителями, и те их охотно доставляли за две-три тысячи километров до ближайшей железнодорожной станции на собаках, на лодке или на лошадях. Много раз убегал Свердлов, весьма дерзкий и романтичный побег из Сибири совершил Троцкий. Сталин сам со смехом рассказывал, что однажды договорился с ямщиком о том, что тот вывезет его за такую плату – на каждом полустанке он должен был выставить «по пол-аршина» водки, а на каждой станции «по аршину» (то есть рюмки выстраивались в длину). Так что в тот раз Коба бежал на манер загулявшего купчишки или опереточного гусара. Учитывая это, в советское время все местное население Сибири было так или иначе задействовано в охране и надзоре за населением ГУЛАГа. Те, кто нарушал общие требования, сами становились гулаговскими сидельцами.

Возвращаясь к воспоминаниям Мерзлякова, обратим внимание на то, что уже тогда обнаруживается привычка Кобы к ночным застольям и гулянкам, во время которых он не чурался никакой компании, особенно молодежной, а пил, плясал, пел и курил свою любимую трубку. В такие моменты Оська Корявый был не только по-грузински, но и по-русски простонародно «душевным» человеком. Когда он стал Хозяином, он просто перенес в Кремль привычки и атмосферу крохотной и убогой Курейки. В Кремле все окружавшие его первые лица были много моложе (кроме Калинина) и всегда приходили на «вечерку» без жен. Молотов не раз описывал, как Сталин за столом с удовольствием вспоминал обстоятельства жизни в сибирской ссылке и любил потчевать особо избранных гостей кунцевской дачи сырой строганиной из мороженой рыбы, привезенной прямо из Сибири, нельмой или, возможно, той самой «пеляткой». И его любовь к русской бане оттуда же, из Сибири. Согласно записи в медицинской карте, в 1915 году его поразил сильнейший приступ ревматоидного артрита, так что баня ему помогла. Из Сибири даже кинематографическая интонация его «авторитетного» для окружающих туземцев речения типа: «Румыния снова хорохорится». И рисковая смелость, которой он, без сомнения, обладал, – оттуда же. Тарасев рассказал, что однажды во время ледохода они вдвоем поехали на лодке ставить переметы. Поставив, решили отдохнуть. Когда проснулись, оказалось, что их со всех сторон окружила вода и до лодки, привязанной к дереву, надо добираться через широкую протоку. Сталин не стал паниковать, а, предварительно сняв переметы, дошел вместе с Тарасевым до лодки по горло в ледяной воде. Но безрассудно заходить далеко в тайгу он все же опасался.

В Сибири же он получил и самый главный, ключевой для формирования сталинской психологии народный «урок». В 1935 году накануне очередной и самой страшной волны репрессий Сталин вдруг резко меняет направленность официальной пропаганды. Отныне, заявляет он, «кадры решают все». Он вдруг ощутил «голод в области людей». В своей установочной речи на встрече с выпускниками военных академий 4 мая 1935 года Сталин неожиданно припомнил эпизод из своей сибирской жизни: «Я вспоминаю случай в Сибири, где я был одно время в ссылке. Дело было весной, во время половодья. Человек тридцать ушло на реку ловить лес, унесенный разбушевавшейся громадной рекой. К вечеру вернулись они в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, они равнодушно ответили, что тридцатый “остался там”. На мой вопрос: “Как же так, остался?” – они с тем же равнодушием ответили: “Чего ж там еще спрашивать, утонул, стало быть”. И тут же один из них стал торопиться куда-то, заявив, что “надо бы пойти кобылу напоить”. На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, один из них ответил при общем одобрении остальных: “Что ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу… попробуй-ка сделать кобылу”. Вот вам штрих, – завершил рассказ Сталин, может быть малозначительный, но очень характерный» ^[402].