Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев Страница 88

А.Э. Штекли опирается на фрагмент из рукописных заметок Джанфранческо Буонамичи «Narrativa sopra la spiegazione del sistema del Copernico, fatto del Mattematico Galileo» [732], составленных в июле 1633 года, то есть сразу по окончании процесса над Галилеем [733]. Согласно Буонамичи, в ходе следствия по «делу Галилея» (1633) отец Мостро заявил на допросе в инквизиции, что «он получил распоряжение одобрить эту книгу [«Dialogo»] от самого его святейшества. Но поскольку папа отрицал это, все более раздражаясь, отец Мостро сказал, что распоряжение было ему передано Чамполи от имени его святейшества». Папа ответил, что не верит этому. Тогда отец Мостро предъявил записку Чамполи, где было сказано, что его святейшество приказал одобрить книгу и что записка эта была составлена в присутствии папы [734]. По мнению Бьяджоли, свидетельство Буонамичи следует воспринимать cum grano salis, во-первых, потому, что Урбан VIII обсуждал вопросы, связанные с публикацией «Dialogo», непосредственно с Риккарди, и Чамполи вряд ли стал бы столь нелепым образом обманывать папу, и, во-вторых, если бы у Риккарди действительно была такая записка, он предъявил бы ее не в апреле 1633, а по крайней мере летом 1632 года, когда Урбан VIII, ознакомившись с недавно вышедшей книгой Галилея, изволил сильно прогневаться [735]. Доводы Бьяджоли заслуживают внимания, но все же не кажутся мне вполне убедительными.

Во-первых, свидетельство Буонамичи подкрепляется (по крайней мере, отчасти) письмом Никколини Чьоли, в котором тосканский посол описывает свою беседу с Урбаном, состоявшуюся 4 сентября 1632 года:

Все еще пребывая в гневе, святейший отец сказал, что был обманут Галилеем и Чамполи. Чамполи, в частности, осмелился сказать ему (Урбану. – И.Д.), что Галилей готов был сделать все, что требовал его святейшество, и что все [с публикацией книги Галилея] обстоит прекрасно… [736].

Риккарди же, по словам Святейшего, «видимо, и сам был обманут: с помощью красивых слов у него вырвали письменное разрешение…» [737].

Во-вторых, летом 1632 года отношения Урбана и Чамполи хотя и охладились, но оба они до поры до времени предпочитали не выносить сор из избы, и только 23 октября 1632 года последовало распоряжение папы о назначении бывшего секретаря в провинцию [738]. Поэтому у осторожного Риккарди были все основания не торопиться с предъявлением biglietto del Ciampoli. Кто знает, как все повернется, с Чамполи Урбан был знаком давно и между ними всякое бывало – сегодня поссорились, завтра помирятся, нрав у понтифика переменчивый.

И, наконец, в-третьих, главная ответственность за публикацию «Dialogo» лежала, конечно, на Риккарди, который, однако, несмотря на гнев Святейшего, не лишился сразу своей должности [739]и в итоге, можно сказать, счастливо отделался. Такое могло случиться (если принять во внимание крутой нрав верховного понтифика) лишь при условии, что у отца Мостро были веские оправдания. Ссылки на давление со стороны великого герцога, на уловки Галилея и т.п. вряд ли были бы приняты во внимание, а вот записка Чамполи в корне меняла ситуацию. Риккарди из обвиняемого превращался (вместе с Урбаном) в жертву интриг папского segretario de’brevi.

Мне представляется, что донесения Никколини, свидетельство Буонамичи и другие дошедшие до нас документы [740]говорят о том, что Урбан не желал вникать во все детали вопроса о выдаче разрешения на публикацию «Dialogo» – у него в то время были заботы поважнее – и поручил Чамполи стать посредником между Галилеем и Padre Mostro. Чамполи же – как был убежден Урбан, умышленно, желая публикацией книги Галилея скомпрометировать папу, – доложил Святейшему, что с рукописью тосканского математика все в порядке. Возможно, в ответ папа сказал что-то, что можно было истолковать как одобрение, и Чамполи, составив соответствующую записку, передал ее Риккарди. Трудно сказать, когда именно это было, но во всяком случае – до 26 июня 1630 года, то есть до отъезда Галилея из Рима.

Разумеется, некоторых деталей этой истории мы уже не узнаем никогда, но далее я попытаюсь восстановить события по возможности полно. А пока следует констатировать, что Галилей уезжал из Рима вполне довольный результатами поездки – в руках у него был Imprimatur, который воспринимался самим Галилеем как окончательный. Весьма оптимистично был настроен и Франческо Никколини, который сообщил Чьоли, что Галилей добился всего чего хотел и был тепло принят папой и при дворе, а кардинал Франческо Барберини пригласил его на обед, да и вообще весь папский двор отнесся к Галилею с величайшим почтением [741].

Однако если трезво посмотреть на все, что произошло во время пребывания Галилео в Риме, то картина получается не столь уж светлая. Действительно, Риккарди понимал, что цель «Dialogo» – доказать истинность коперниканской теории, и потому, принимая во внимание как теологические аргументы против коперниканства, так и взгляды и настроение верховного понтифика, настаивал, чтобы о гелиоцентризме говорилось лишь как о математической гипотезе, но не как о физической истине. Именно такая цель – «гипотетизировать» коперниканскую теорию – была поставлена перед Галилеем и Висконти, когда они вместе вносили в рукопись «Dialogo» соответствующие исправления. Ни о каком переубеждении его святейшества и речи быть не могло. Риккарди, который хотел угодить и Галилею, и (еще больше) великому герцогу, и (еще более и, разумеется, прежде всего) Урбану VIII, выразил полное удовлетворение проделанной Галилеем и Висконти работой, но давать Imprimatur не торопился, он ждал личного распоряжения папы. И даже дав разрешение под давлением могущественных друзей и покровителей Галилея, не считал, как будет ясно из дальнейшего, что в диалоге Галилея с цензорами поставлена последняя точка. Отец Мостро действовал, как выразились биографы Галилея, «with diplomatic cunning» [742], постоянно твердя, что еще немного исправлений (ничего серьезного, так, мелочи!), еще одна консультация со Святейшим (опять-таки, по предметам сугубо второстепенным, о фронтисписе, например), и книгу можно будет печатать.