Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский Страница 88

Дмитрий не понимал, что происходит. Или он, или мать, или Нагой сошли с ума. И что это за кровавый бред происходит вокруг него? Почему эти люди, вчера с таким восторгом и подобострастием смотревшие на него и ждавшие от него милости или кары, сейчас глядят на него озверевшими собаками?

Ему казалось, что это происходит не с ним. Что сейчас он проснется, встряхнет головой и весь этот ужас исчезнет.

В это время откуда-то из внутренних палат к Дмитрию пробился немец из отряда Вальтера Розена. Тот самый знаменосец из дворян, алебардщик Вильгельм Шварцкопф из Лифляндии.

Он встал рядом с царем в оборонительной позе бердышом вперед:

– Осади!

Один из бояр зашел со спины и спокойно заколол его копьем со словами:

– Вот какие верные собаки эти немцы. Они все еще не хотят покинуть царя своего. Давайте уничтожим их всех.

– А вот я благословлю этого польского свистуна! – вдруг заорал один из нападавших на Дмитрия, боярин Григорий Валуев.

И чтобы разрешить наконец эту жуткую, острую ситуацию, выстрелил Дмитрию прямо в сердце.

Дмитрий упал, вдруг страшно задергался и на глазах у всех умер.

– Вот и сдох этот царь всей Русии! – сказал один из Шуйской своры, купец по прозвищу Мыльник.

– Да у меня на конюшне и сейчас полно таких царей, – брезгливо сказал Дмитрий Шуйский, повернулся и ушел с этого внутреннего двора.

Тут же труп Дмитрия вытащили на площадь и кинули на труп Басманова. На лицо царя надели шутовскую маску, а в рот Басманова вставили польскую скоморошью дудку.

И не было никого из клана Дмитриева, кто бы мог за него отомстить.

* * *

«Город Гоша.

Ясновельможный пан Меховецкий.

Позволь описать тебе события последней недели. Это очень печальные события, переменившие и погубившие всю нашу жизнь в этой проклятой Москве.

В пятницу 16 мая пришли жолнеры к пану воеводе сандомирскому Мнишеку, заявляя ему, что становится явно небезопасно. Пан воевода сразу доложил царю. Царь на это посмеялся, удивляясь и говоря, что поляки весьма малодушны.

Все-таки он приказал Басманову ночью по всем улицам поставить стражу пешую с копьями и конную с плетьми и саблями, чтобы стерегли поляков, ибо „москва“ явно начала бунтовать и явные признаки возмущения нашим давала.

Уже в ту ночь впустили изменники в город разными воротами вооруженную толпу, бывшую только в миле от Москвы. Это было восемнадцать тысяч военных, о которых царь знал. Только думал, что эти люди должны идти в Крым, ибо ежедневно высылал туда войска.

Эти войска выставили против той части „москвы“, которая могла стать на сторону Дмитрия.

Всеми двенадцатью воротами уже завладели изменники и уже ни в крепость (в Кремль), ни из крепости никого не хотели пускать, а особенно ночью.

Однако ж верно говорят, что если кого Господь Бог хочет наказать, сперва у него разум отнимет. Видели уже наши явную опасность, но не сознавали ее и, не заботясь о себе, совсем беспечны были, будто бы у себя дома спали, ни о чем не думая.

Предводителем в этом деле был нынешний царь – Василий Иванович Шуйский, обещавший поделить между изменниками крепости многие государства и назначить их на высокие должности.

Сперва утром в субботу подавали друг другу на улицах такой сигнал: „В город! В город! Горит город!“

А делалось это для наших, чтобы подумали, что в крепости загорелось. Сразу же войска и толпа окружили все польские квартиры, чтобы находившееся там рыцарство не могло дать отпор.

Очень быстро взяли крепость. Потом ударили во все колокола, отовсюду неисчислимая толпа стекалась к крепости. Сперва рассеяли алебардщиков, потом ворвались во дворец. Сам Шуйский с помощниками вошел в первые покои, в которых сперва убили Басманова, обычно спавшего возле царя.

Государь Дмитрий сумел уйти тайным ходом, и как его убили, мне неизвестно. После этого толпа бросилась в палаты царицы.

При царице состоял камердинером Ян Осмольский. Когда мятежники стали приближаться сюда, он выскочил, загородил им путь, стал рубить направо и налево и долго защищался, потому что они не могли справиться с ним в тесном углу. Удивительно, что он один без всякой помощи, защищенный только стеной и двумя боковыми колоннами, изранил пятьдесят москвичей и двадцать убил.

Наконец он был смертельно ранен стрелой. Он успел только сказать:

– Господи, стрела грязная!

Изнеможенный, он лишился сознания. Тогда москвичи изрубили его и нагнали собак, которые тут же сожрали его труп. Затем они ранили выстрелом старую придворную даму Хмелевскую, от чего она через несколько дней умерла. Они могли бы всех убить и зарезать, но в эту минуту подоспели бояре, которые перевели царицу со всеми женщинами в другой покой с уверениями, что им не грозит никакой опасности.

Но у царицы отобрали все драгоценности, деньги, богатства и лучшие украшения, подаренные ей мужем, а также ее собственные, привезенные из Польши. Отобрали не только драгоценные ткани, парчу, но и все платья, все женские наряды, оставив ее и придворных дам в одних исподницах и накидках. Чернь они разогнали, поставили стражу. Слава Богу, что оставили женщин в живых.

Высокочтимый ясновельможный пан Казимир, что „москва“ сделала с поляками, говорить страшно. В этот день было убито 1700 поляков. Причем и детей, и женщин взрослых. Все дворы были пограблены и пожжены.

Все музыканты, певцы и инструменталисты, мальчики, юноши и взрослые мужчины, помещенные на монастырском дворе, были убиты.

Многих прятавшихся в погребах и чердаках поляков забили насмерть дубинами, саблями перерубили шеи, девиц и женщин забрали. Вся Никитская улица покрылась трупами и кровью.

Брат царицы, пан староста Юрий Мнишек, и пан Константин Вишневецкий со своими людьми и находившимися близ него польскими дворянами держались в доме против Литейного двора и храбро оборонялись.

Всего там было 700 человек, и они угрожали, что будут бросать огонь в город, подожгут свой дом, сядут на коней и будут защищаться до последнего человека.

Так же поступали старые польские конники Дмитрия на своем дворе. Они держались так крепко, что ни один московит не смог к ним прорваться.

Старый предатель Шуйский со своими приспешниками наконец разогнал чернь и поклялся нам, что полякам не причинят никакой обиды, пусть только несколько дней спокойно посидят дома.

Такая же милость выпала всем полякам, сплотившимся на больших дворах. Там же, где поляков было мало – 10–12 человек – все были перебиты, как собаки, без всякой жалости.

Из слуг царских, из отряда Дмитриева долго держались Склиньский, Станислав Липницкий, Борша, Чановицкий, Храпковский, Вонсович, Гарабурда и Головня.