Наталья Гончарова - Вадим Старк Страница 87

История отношений поэта со своим будущим зятем началась давно. Еще 20 апреля 1826 года Анна Николаевна Вульф писала Пушкину из Малинников: «К нам приехал из Новгорода еще один приятный молодой человек, г. Павлищев, большой музыкант; он мне сказал, что знает вас». Свидетельством тому, что Вульфов посетил не старший брат Николая Ивановича Павел, служивший в Новгороде капитаном расквартированного там лейб-гвардии Конно-егерского полка, а он сам, гостивший перед тем у брата, является его письмо матери Луизе Матвеевне из соседнего с Малинниками Бернова: «Из Новагорода в последний раз писал я к вам, что брат идет в Москву. 15-го числа прошлаго месяца полк выступил. Я же с офицером Вульфом, который у него в эскадроне служит, отправился на почтовых вперед и приехал сюда в Страстную субботу. С того времени живу здесь в деревне у почтенных его родителей, которые меня очень обласкали, даже до того, что имеют попечение о моем здоровьи». Сообщив матери подробности о семействе Вульфов и их соседях Полторацких, Бакуниных и Вельяшевых, Павлищев продолжает: «Не могу довольно нахвалиться их всех ласковым приемом; зато я, с своей стороны, стараюсь доставлять им удовольствие своей игрой, так что они не могут надивиться моему таланту (весьма посредственному)».

Расчетливость Павлищева, свойственная ему с ранней юности, в полной мере проявилась в его отношениях с Пушкиным. Узнав о том, что шурин намеревается отказаться от управления Болдином, Павлищев написал ему 31 января 1835 года из Варшавы: «Вы оставляете имение на произвол судьбы, отдаете его в руки Михайлы, который разорял, грабил его двенадцать лет сряду; чего же ожидать теперь? — первой недоимки, продажи с молотка, и может быть зрелища, как крепостные покупают имения у своих господ. Я не говорю, чтобы Михайла купил его, — нет; но уверен, что он в состоянии купить. Положим, что управление отдается не Михаилу, а другому, — и тогда последствия будут не лучше». Павлищев напоминает о «чрезвычайных долгах», которые наделал и продолжал делать Лев Сергеевич, и советует: «Дайте ему собственность, и я поручусь, что он оставит странствования свои по закавказским степям; что он, взяв имение в руки, по необходимости должен будет математически сообразить расход с приходом; — что он сделается помещиком, как всякий другой». В конце письма Павлищев, как бы между прочим, доходит до дела, ради которого и стал писать Пушкину: «Впрочем, если б жене моей дана была какая частица, то я имел повод взять отпуск месяцев на шесть, поехать в Болдино, и там занявшись своим, устроить ваше общее: на это у меня толку станет. Теперь же мне ехать туда не в качестве владельца, а в виде управителя, я не должен и не поеду».

Из всех советов, поданных ему зятем, Пушкин прислушался к одному — выделить Льва Сергеевича, которому и написал письмо, используя не только доводы, но и выражения Павлищева, хотя и изложенные более изящно на французском языке:

«Я медлил с ответом тебе, потому что не мог сообщить ничего существенного. С тех пор, как я имел слабость взять в свои руки дела отца, я не получил и 500 р. дохода; что же до займа в 13 000, то он уже истрачен. Вот счет, который тебя касается;

Энгельгардту 1330

В ресторацию 260

Дюме 220 (за вино)

Павлищеву 837

Портному 390

Плещееву 1500

Сверх того ты получил ассигнациями 280

(в августе 1834 г.) золотом 950

итого 5767

Твое заемное письмо (10 000) было выкуплено. Следовательно, не считая квартиры, стола и портного, которые тебе ничего не стоили, ты получил 1230 р.

Так как матери было очень худо, я всё еще веду дела, несмотря на сильнейшее отвращение. Рассчитываю сдать их при первом удобном случае. Постараюсь тогда, чтобы ты получил свою долю земли и крестьян. Надо полагать, что тогда ты займешься собственными делами и потеряешь свою беспечность и ту легкость, с которой ты позволял себе жить изо дня в день. (С этого времени обращайся к родителям.) Я не уплатил твоих мелких карточных долгов, потому что не трудился разыскивать твоих приятелей — это им следовало обратиться ко мне».

Самому Павлищеву Пушкин ответил только 2 мая, написав о тех распоряжениях, с которыми уже согласился и Сергей Львович: «Он Л.<ьву> С.<ергеевичу> отдает половину Кистенева; свою половину уступаю сестре, с тем, чтоб она получала доходы и платила проценты в ломбард: я писал о том уже управителю. Батюшке остается Болдино. С моей стороны это конечно не пожертвование, не одолжение, а расчет для будущего. У меня у самого семейство и дела мои не в хорошем состоянии. Думаю оставить П.<етер> Б.<ург> и ехать в деревню, если только этим не навлеку на себя неудовольствия».

Третьего июня, уже отправив Бенкендорфу прошение о длительном отпуске в деревню, Пушкин представляет в письме Павлищеву картину отцовского состояния:

«В селе Болдине душ по 7-ой ревизии 564

В сельце Кистеневе (Тимашеве тож) 476

Покойный Вас. Льв. владел другой половиною Болдина, в коей было также около 600 душ. Эта часть продана, спустя 3 года после отречения от наследства самого наследника. Я не мог взять на себя долги покойника, потому что уж и без того был стеснен; а брат Л.<ев> С.<ергеевич> кажется не мог бы о том и подумать, ибо на первый случай надобно было уплатить по крайней мере 60,000».

Отказавшись от управления Болдином, Пушкин принял решение надолго отправиться в деревню, но не дальнюю нижегородскую, а ближнюю псковскую. Это вызвало беспокойство родителей, которые не хотели на такой срок лишиться возможности жить в Михайловском. Сергей Львович пишет об этом дочери 19 июня накануне переезда в Павловск: «Александр на три года едет в деревню, сам не зная куда. Как я надеюсь, что мы сможем, если Бог даст нам жизни, поехать на будущий год в Михайловское, то нам нельзя уступать его Александру на всё это время. Лишиться сего последнего утешения вовсе не входит в наш расчет».

После отказа от управления Болдином и доходов от него оставалось надеяться на царя и свои труды. 1 июня 1835 года Пушкин, желая поправить свои материальные дела, обратился с письмом к Бенкендорфу. Прекрасно понимая, что оно будет представлено императору, он продумал в нем каждую фразу. Написанное в оригинале по-французски, оно как бы не носило характера официального обращения, но ответ на него должен был решить судьбу поэта и его семьи на ближайшие годы. Им было написано два черновика. В первом говорилось:

«Осмеливаюсь представить на решение вашего сиятельства.

В 1832 г. Его Величество соизволил разрешить мне быть издателем политической и литературной газеты.

Ремесло это не мое и неприятно мне во многих отношениях, но обстоятельства заставляют меня прибегнуть к средству, без которого я до сего времени надеялся обойтись. Я проживаю в Петербурге, где благодаря Его Величеству могу предаваться занятиям более важным и более отвечающим моему вкусу, но жизнь, которую я веду, вызывающая расходы, и дела семьи, крайне расстроенные, ставят меня в необходимость либо оставить исторические труды, которые стали мне дороги, либо прибегнуть к щедротам государя, на которые я не имею никаких других прав, кроме тех благодеяний, коими он уже меня осыпал.