Если бы я была королевой. Дневник - Мария Башкирцева Страница 87

Тебя пожирает огонь. А в конце все равно неизбежная смерть, растрачивай себя в напрасных стремлениях или нет. <…>

Но если я ничто, если я не могу стать ничем, тогда откуда у меня эти мечты о славе с тех пор, как себя помню? Откуда этот безумный порыв к совершенству, которое я себе поначалу представляла как богатство и знатность? <…>

Пятница, 27 июня 1884 года

Собираемся покататься в Булонский лес, и тут рядом с нашей каретой вырастает архитектор. Они вернулись нынче утром, и он приехал сказать нам, что Жюль чувствует себя немного лучше, хорошо перенес морское путешествие, но, к сожалению, не выходит из дому. Между тем он жаждет рассказать мне, каким успехом пользовалась моя картина у всех, кому он показывал ее фотографию в Алжире.

– Завтра же его навестим, – говорит мама.

– Большего удовольствия вы не могли бы ему доставить. Он сказал, что ваша картина… Но нет, пускай скажет сам; так будет лучше.

Суббота, 28 июня 1884 года

Итак, едем на улицу Лежандр. <…> Сперва он встает нам навстречу и делает несколько шагов по комнате; ему как будто неловко за перемены, которые с ним произошли.

А он сильно переменился, очень сильно, и, по-моему, с желудком это не связано; я не врач, но похоже, что у него что-то другое. <…>

Словом, перемены в нем так меня поразили, что я только и сказала:

– Ну вот вы и вернулись!

В нем не появилось ничего отталкивающего; и он сразу обратился ко мне так славно, так по-дружески, с такой доброжелательностью упомянул о моей живописи; несколько раз повторил, чтобы я не огорчалась из-за медали, потому что главное – успех картины.

Я стала подтрунивать над его болезнью и насмешила его, говоря, что все к лучшему и хворь ему на пользу, а то он уже начинал толстеть. <…> Осмелев, я совсем разболталась. Он наговорил мне комплиментов о моем платье, о том о сем, вплоть до рукоятки зонтика. <…> Усадил меня в шезлонг в изножье постели… А ноги у него, у бедняги, так исхудали!.. Глаза огромные и совсем светлые, волосы всклокочены. Но все равно он очень интересен, и я еще приеду его проведать, раз уж он просит. <…>

Я потому так подробно рассказываю о приеме, который мне был оказан, что для меня это большая радость. <…>

Но чувство у меня к нему материнское, очень спокойное, очень нежное – я горжусь этим чувством, как признаком моей силы. Он поправится! Я просто уверена. <…>

<…>

Суббота, 5 июля 1884 года

<…> У меня очаровательное платье из серого полотна, корсаж похож на блузу, в которой я работаю, никакой отделки, кроме кружева на воротнике и манжетах. Идеальная шляпка с огромным кокетливым бантом из старинного кружева. Я сама себе так понравилась, что мне захотелось поехать на улицу Лежандр. Наверно, я чересчур зачастила… не так уж он болен… послали за фиакром, мама уже села, и тут я передумала, и мы вернулись в дом. Пускай лучше подождет меня до понедельника… Почему бы и нет, поеду просто как приятельница, поклонница, умница-разумница – ведь он очень болен. <…>

А Жюлю лучше. При нас он выпил бульон и съел яйцо; чтобы не допускать к больному прислугу, его мать хлопочет, все ему приносит сама. Он, впрочем, смотрит на это очень просто и хладнокровно принимает наши услуги, ничему не удивляясь. <…> Кто-то сказал, что надо бы ему постричься, и моя мама заявила, что стригла волосы своему сыну, когда он был маленький, и отцу, когда он болел. «Хотите, я и вас постригу? У меня легкая рука».

Все рассмеялись, но он сразу согласился, его мать бросилась за пеньюаром и ножницами, и мама приступила к операции, которую произвела честь по чести.

Я тоже хотела разок щелкнуть ножницами, но это чудовище возопило, что я только все испорчу, и я в отместку прошлась насчет Самсона и Далилы! Моя будущая картина. Он соизволил посмеяться.

<…>

Понедельник, 14 июля 1884 года

Приступила к лечению, которое должно меня исцелить. Теперь я совсем успокоилась. Даже картина моя пошла на лад.

Я знаю, что буду делать… Нет.

<…>

Какой славный народ на бульваре Батиньоль! А на авеню Ваграм!

Вы когда-нибудь присматривались? Присматривались к этим улицам, этим прохожим?

А люди на любой скамье – это же роман! Это драма! Бродяга оперся одной рукой о спинку скамьи, другую уронил на колено; глаза блуждают; женщина сидит с ребенком на руках; простолюдинка корпит над рукоделием. Тут же развеселый мальчишка-рассыльный из бакалейной лавки читает газетку. Рабочий дремлет, рядом философ или неудачник сидит и курит. Может быть, я даже слишком много всего вижу… А все же присмотритесь часиков в пять, в шесть вечера…

Вот, вот оно! По-моему, я нашла. Да-да-да, возможно, я этого и не напишу, но на душе у меня теперь спокойно. Готова прыгать на одной ножке от радости. <…>

Понедельник, 21 июля 1884 года

Больше четырех часов гуляла, искала уголок, который послужит фоном для моей картины. Ясно, что это будет улица или даже внешний бульвар, но надо выбрать место. <…>

Теперь ясно, что у городской скамейки на внешнем бульваре совсем другой характер, чем у такой же скамьи на Елисейских Полях, на которую садятся одни привратники, грумы, кормилицы да хлыщи.

А на бульваре больше материала для изучения, больше души, больше драм. За редкими исключениями, мне попадаются безвольные, опустившиеся люди.

Но сколько поэзии в бедолаге, присевшем на краешек скамьи! Вот он, человек без прикрас, вот Шекспир.

И перед этим сокровищем, которое я обнаружила, меня охватывает безумная тревога, как бы его не упустить! Вдруг я не сумею, вдруг погода не позволит, да мало ли что…

Послушайте: если у меня нет таланта, значит Небо надо мной издевается – ведь оно посылает мне все муки, которыми терзались гениальные художники…

Увы!

<…>

Среда, 23 июля 1884 года

<…> Эскиз картины готов, натурщики найдены. С пяти утра бегаю по Ла-Виллет и Батиньолю; Розали атакует прохожих, на которых я ей указываю. Ну и ну. Нелегко, неудобно. <…>

Пятница, 1 августа 1884 года

Не попадайтесь на удочку, когда я буду угощать вас трогательными фразами. Или о Бастьене – неслыханно, но я не так уж его люблю, это я-то, которая всегда с ним говорила с такой материнской нежностью. Это так, развлечение. Во мне два «я», и оба хотят жить. Одно говорит другому: «Ну почувствуй же что-нибудь, черт бы тебя побрал!» А другое и радо бы расчувствоваться, но не в силах ускользнуть из-под власти первого «я», «я»-наблюдателя, которое за всем следит и все впитывает.

Неужели так будет всегда? А как же любовь?

Ну что ж, признаюсь вам, что, по-моему, это нестерпимое занятие – рассматривать под микроскопом человеческую природу. Хорошо другим людям, тем, кто видит только то, что желает видеть.