Аристократия в Европе 1815-1914 - Доминик Ливен Страница 86

Образование этих институтов подтолкнуло дворянство выступать в общегосударственном масштабе, заявлять о собственных интересах и программах и выдвигать из своей среды лидеров и представителей. Политическая неопытность дворянства и отсутствие в дворянской среде сплоченности и организаций не могли уже помогать бюрократической элите проводить нежелательные для дворянства меры, — как, например, освобождение крепостных с землей в 1861 г. или осуществляемая Витте в 1890-х годах политика предпочтения промышленности перед сельским хозяйством. Даже в доконституционной Пруссии, где правительство было очень внимательно к интересам юнкеров, меры, проводимые в эпоху реформ, способствовали банкротству значительной части восточного дворянства. Но теперь, когда дворяне преобладали в парламенте, правители вынуждены были прислушиваться к их требованиям. Прусские помещики были для правительства Вильгельма II, что называется, сучком в глазу. Петр Столыпин, стремившийся к рационализации и демократизации органов местного управления, не мог провести необходимые для этого меры через палату, заполненную дворянами-землевладельцами. В 1815 г. английская аристократия являлась самым могущественным правящим классом в мире — в ее распоряжении был парламент и крепкие политические традиции. Но к 1914 г. она утратила главенствующие позиции в нижней палате парламента и лишилась права вето в верхней. Напротив, слабая прежде российская аристократия, завладев в 1906 г. парламентом, приобрела беспрецедентную политическую власть. Как раз в то время, когда английские пэры теряли право вето, российская верхняя палата, Государственный Совет, не принял проект реформистского законодательства, поступивший из Думы, которая по своему составу и электорату примерно была близка к Палате общин 1850-х годов ^[375].

Политический опыт, который прусское дворянство приобрело в период, последовавший непосредственно за 1848 г., во многом сопоставим с российскими событиями 1906–1914 годов. В обеих странах развитие ситуации осуществлялось по одному и тому же сценарию: первоначально гарантировав близкое ко всеобщему избирательное право для мужского населения, правительство затем сделало шаг назад, приняв конституцию, основанную на неравных правах избирателей. Когда дело дошло до попыток контролировать и использовать в своих интересах сельское население, прусское дворянство, по крайней мере в Померании и Бранденбурге, воспользовалось теми преимуществами, которые давали ему связи с селом, и, по крайней мере по российским стандартам, относительное благосостояние. Выборные местные институты — не говоря уже о ландратах, в подавляющем большинстве консервативных и дворянских, — могли быть использованы, как организационная база, а также как средство преследования местных «нарушителей спокойствия» или смещения их с официальных постов. Многочисленные безземельные наемные работники лишь благодаря юнкерам могли получить средства к существованию, кров и пищу, и эта зависимость значительно усилилась в период перенаселенности, когда получить работу было трудно даже в крупных городах, не говоря уже о малочисленных городках восточных провинций. Либералам и радикалам вход в поместья для сбора голосов и для передачи избирательных бюллетеней был закрыт. До 1914 г. единственным избирательным бюллетенем, который, надо полагать, доводилось видеть сельскохозяйственному работнику, был бюллетень консерваторов. Приказчик вручал этот бюллетень работнику у кабины для голосования. Собрания на открытом воздухе в сельской местности считались противозаконными, и это давало землевладельцу, его полиции и ландрату неограниченные возможности разрушать планы оппонентов, запрещая им доступ в усадьбу.

Однако строгий контроль никоим образом не являлся единственным источником могущества консерваторов. Они могли использовать в собственных интересах враждебное отношение сельских жителей к городским либералам и их методам. Добрую службу консерваторам сослужили и классовые разграничения в среде сельского населения. В сознании крестьян еще свежи были воспоминания о крепостном праве и неравных условиях, на которых осуществлялось освобождение. В некоторых округах неприязнь между дворянами и крестьянами была особенно сильной, и недавний единый фронт в защиту сельского хозяйства от наступления городов уже не служил дворянам надежной опорой. Но и у крестьян, и у помещиков было одно общее желание — пресекать любые протесты со стороны безземельных наемных работников и удерживать их зарплаты на минимальном уровне. Такая позиция подвергалась критическим нападкам со стороны дворян-пиетистов, исповедовавших патернализм старого образца; они осуждали богатых крестьян за плохое обращение с наемными работниками и за это получили одобрение из уст Фридриха Вильгельма IV. При том, что пропаганда пиетистов по большей части основывалась на преувеличениях и искажениях, одно было несомненной правдой: зарождавшийся класс деревенских «кулаков» не обладал ни средствами, ни желанием подражать искреннему и великодушному патернализму некоторых юнкеров-пиетистов. По контрасту с ситуацией в Пруссии, в России, где существовала сельская община, не говоря уже об особенностях менталитета и классовой структуры крестьянства, помещики не обладали широкими возможностями разделять и властвовать ^[376].

Много ли общего было между политическими позициями российского и прусского дворянства? Располагала ли российская элита реальными шансами успешно последовать прусским путем к выживанию и поискам компромисса с современностью?

Рассматривая российскую элиту 1900-х годов на фоне прусской, а тем более английской, прежде всего обращаешь внимание на ее относительную разобщенность. Отчасти эта разобщенность имела институционную природу. В отличие от Германии, в России не было канцлера, который координировал бы деятельность правительства. Император, неспособный самостоятельно выполнять подобную задачу, обладал зато возможностью чинить препятствия каждому, кто попытался бы это за него сделать. Министерства — каждое само по себе «империя» — находились в состоянии постоянных конфликтов: наиболее известное столкновение разгорелось между Министерством финансов, которое было связано с промышленным развитием и набирающим силу классом капиталистов, и Министерством внутренних дел, которое несло ответственность за порядок в стране и традиционно благоволило дворянам-землевладельцам, основному оплоту органов управления в деревнях.