Плевицкая - Леонид Млечин Страница 86

За две недели до этого, 25 октября, политбюро сформировало комиссию «для просмотра в кратчайший срок показаний вредителей об интервенции» в составе самого Сталина, наркома иностранных дел Максима Максимовича Литвинова, наркома по военным и морским делам Климента Ефремовича Ворошилова, председателя ОГПУ Вячеслава Рудольфовича Менжинского и прокурора РСФСР Николая Васильевича Крыленко.

Двадцать первого ноября политбюро образовало комиссию для непосредственного руководства ходом судебного процесса: те же Сталин, Литвинов, Ворошилов, Менжинский, Крыленко и им в помощь — глава правительства Вячеслав Михайлович Молотов и нарком юстиции РСФСР Николай Михайлович Янсон.

Двадцать пятого ноября в Москве открылся процесс по делу Промпартии.

Читая обвинительное заключение, советские люди узнавали о том, что чекисты наконец-то обнаружили центр всей вредительской деятельности в стране.

Промпартия объединила «все отдельные вредительские организации по различным отраслям промышленности и действовала не только по указаниям международных организаций бывших русских и иностранных капиталистов, но и по прямым указаниям правящих сфер и генерального штаба Франции по подготовке вооруженного вмешательства и вооруженного свержения советской власти».

Деятельностью вредителей из-за рубежа руководил Торгпром — находящееся в Париже объединение «крупнейших заправил дореволюционной промышленности, поставившее своей задачей политическую работу по борьбе с советской властью за возвращение своих бывших предприятий».

Руководители Торгпрома Денисов и Третьяков значились в списке кандидатов на пост министра торговли и промышленности в правительстве, которое будто бы предлагалось сформировать после свержения советской власти.

Николай Хрисанфович Денисов, инженер-путеец, до революции был директором правления Троицкой железной дороги. В Париже Денисов стал председателем Российского торгово-промышленного и финансового союза. Сергей Николаевич Третьяков был у него заместителем.

Главный обвиняемый профессор Рамзин на допросе рассказывал:

— Третьяков сказал, что при использовании войск Польши, Румынии, Прибалтийских стран и врангелевской армии — около ста тысяч человек — интервенция будет располагать прекрасно оборудованной армией, что, по мнению многих бывших промышленников, при морской поддержке на юге и севере можно рассчитывать на успех даже с небольшой армией.

Всё это была сплошная липа. К моменту начала процесса над Промпартией Сергей Третьяков уже год работал на советскую разведку. В ОГПУ прекрасно знали, что Торгпром, названный прокуратурой главным центром вредительства, фактически уже не существовал, а вредительской работой не занимался никогда.

Но Третьяков и Денисов уже прочно вошли в список врагов.

Писатель Алексей Николаевич Толстой отправил своей третьей жене Наталии Васильевне Крандиевской-Толстой письмецо из Парижа, куда приехал из Лондона: «Я ночевал в Сент-Джеймском парке в нашем посольстве, и в 7 часов меня разбудили соловьи под окном. В 10 часов сел в поезд, в купе, где сидел старый, гнусный мышиный жеребчик, всё прихорашивался, и с ним девчонка с собачонкой. Это был Н. Х. Денисов, глава антисоветского движения, наш лютый враг. Мы сделали вид, что не узнали друг друга».

После революции Алексей Толстой несколько лет жил в эмиграции. Потом вернулся в Москву. Обласканный советской властью, демонстрировал неприязнь к прежним знакомым. Даже в личных письмах (предполагая, что они читаются не только адресатом) Толстой возмущался заграницей, хотя не упускал ни одной возможности побывать в Европе. Поделился с женой:

«Париж — это какой-то город призраков, мертвецов. Вчера я прошел пешком по С. Мишелю и Монпарнасу, мимо залитых светом кафе, глядел на некрасивые (красивых здесь нет, еще не видел) лица, на жесты, на всё поведение бесчисленного множества людей, — и меня охватила такая отчаянная тоска, что я с недоумением остановился… Жизнь — без цели, без заботы, без связи друг с другом. Они сидят, пьют, ходят, смеются, — потому что другого они не знают, а это — не весело, это — с погасшими глазами… На Монпарнасе в новых, огромных, как целая площадь, кафе — страшные лица сутенеров, потенциальных и явных преступников, усталые девки. И ни одного живого лица, призраки под призрачным светом всевозможных реклам из красных, синих светящихся трубок.

Париж переживает страшный кризис — моральный и материальный… У людей потухшие глаза. Умерла радость жизни. Я встретил Саломею. Она расспрашивала о России, как о стране чудес, как бы мертвые расспрашивали о жизни. Я чувствую, что мы морально другого склада, мы высшие — чем здесь».

На следующий день после публикации обвинительного заключения по делу Промпартии из Иностранного отдела ОГПУ в Париж специальной почтой было отправлено следующее письмо:

«В обвинительном заключении по делу Промпартии существенное место отводится связям отдельных членов Промпартии за границей, в особенности во Франции. Связи ведут в Торгпром, и в заключение перечисляется поименно головка Торгпрома и, как увидите, и „Иванов“.

Как вам известно, „Иванов“ до сих пор ничего нам о своем участии в переговорах с рядом лиц, приезжавших из СССР, не говорил. Теперь когда это написано черным по белому, „Иванов“ сможет убедиться, что все его „старания“ показать нам свою „лояльность“ на деле не оправдываются. Его нужно зажать самым суровым образом.

Следует ему поставить ультиматум — или он немедленно с фактами и документами в руках доказывает нам свое желание и в дальнейшем вскрывать работу Торгпрома, его связи, работу отдельных активных лиц, или мы раскрываем его участие в разработке дела текстильщиков. Следует его уверить, что имеющиеся у нас документы (письма), в свое время нами от него полученные, смогут на предстоящем процессе эффектно быть использованными, а выводы, которые последуют вслед за эффектом со стороны французов и белой эмиграции, он сможет себе представить сам. Именно сейчас этот момент следует использовать и „Иванова“ попытаться „поставить на место“. Затяжка в проведении нажима на него будет объяснена им только нашей слабостью.

Мы должны быть исчерпывающе информированы о настроениях, контрмерах и мероприятиях Торгпрома, просьба уделить особое ваше внимание этой разработке».

На следующую встречу со связным Сергей Николаевич Третьяков принес свою исповедь, которая интересна прежде всего тем, что позволяет лучше понять этого человека:

«Для пишущего эти строки эмигрантский период начался очень рано. В 1918 году в декабре месяце после совещания в Яссах делегация от русских общественных организаций на юге России прибыла в Париж. Таким образом в декабре этого года будет 11 лет моего здесь пребывания. Из этого периода времени надо исключить лишь месяцы, которые я провел в Сибири, будучи членом правительства адмирала Колчака.

Можно было, конечно, за весь этот период многому научиться, многое осознать, на многое смотреть иными глазами, но я не хочу писать воспоминаний или исторических трактатов, тем более, что жизнь идет быстро и сегодняшний день интереснее и злободневнее вчерашнего.