Из ада в рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну - Аркадий Ваксберг Страница 86

Затевалось грандиозное «ленинградское дело», приведшее к уничтожению члена политбюро и одного из вероятных сталинских наследников – Николая Вознесенского, другого кандидата в наследники, секретаря ЦК Алексея Кузнецова, руководителя обороны города во время блокады Петра Попкова и других партийных и государственных деятелей, обвиненных, естественно, в заговоре против Сталина. Это дело, которое началось в июле 1949 года, Сталин посчитал приоритетным – секретари ЦК показались его воспаленному воображению более опасными заговорщиками, чем еврейские поэты. Члены следственной бригады, раскручивавшей дело еаковцев, были спешно брошены на раскрытие преступных связей ленинградских заговорщиков[12].

Параллельно продолжались чистки в высших военных и военно-промышленных кругах, начатые еще в 1946 году арестом наркома авиационной промышленности Алексея Шахурина и главного маршала авиации Александра Новикова.

Какое-то время (весьма длительное, надо сказать: два года) Сталину было не до евреев. Если точнее, ему было не до принятия глобального решения по еврейскому вопросу, что же касается общей тенденции по борьбе с «сионизмом» и конкретной судьбы схваченных Лубянкой людей, то там никаких изменений не произошло. Тех, кто не был включен в главную группу (15 человек), ликвидировали поодиночке, причем в приговорах, которые им вынесла «тройка» в 1950 и 1951 годах, все они названы сообщниками сионистских агентов, шпионов и террористов Михоэлса, Лозовского, Шимелиовича и других[13].

Между тем Михоэлс, как известно, вообще не был судим, даже фальсифицирование, а Лозовский, Шимелиович и другие еаковцы еще не предстали перед судом, числясь пока лишь подозреваемыми. Истинное правосознание лубянских палачей весьма точно выразил один из самых кошмарных следователей-истязателей Владимир Комаров при допросе Лидии Шатуновской. Подойдя к окну, из которого открывался вид на площадь Дзержинского, где было много пешеходов, и указав на них, он сказал: «Вот они все – пока еще подозреваемые, а вы, раз арестованы, уже осужденная»[14].

В непосредственной связи с делом ЕАК в общей сложности было арестовано 110 человек, не считая тех, кто составил так называемую основную группу. Десятерым были вынесены смертные приговоры, и их казнили (среди них хорошо известные в то время литераторы – драматург Иехезкиль Добрушин, прозаик Самуил Персов, поэт Арон Кушниров), пятеро умерли во время следствия от побоев (в том числе драматург и историк искусства, профессор Исаак Нусинов – в результате систематических пыток у него образовалась опухоль мозга), остальные получили от «тройки» («Особого совещания») от 10 до 25 лет лагерей[15].

Осенью 1950 года завершилась казнью трагедия ни в чем не повинных русских «заговорщиков» из Ленинграда, павших жертвами жесточайшей борьбы за власть (все они были «ждановцы», а место умершего к тому времени Жданова занял при Сталине его конкурент Маленков), и можно было, казалось, вернуться к «заговорщикам-сионистам». Но тут возникла скандальная интрига на лубянских верхах, которая не только снова переключила внимание вождя, но и вызвала необходимость спешно менять сценарий.

Пока метастазы дела ЕАК вяло расползались во все стороны, в орбиту внимания Лубянки по доносам ее сексотов попал «активный еврейский националист», профессор Московского медицинского института Яков Эгингер. Поскольку впрямую с ЕАК профессор никак связан не был, ничего, кроме «антисоветских разговоров», да притом в узком кругу, доносчики ему не приписали, с арестом Этингера не торопились, надеясь создать компромат повесомей. Профессора взяли только в ноябре 1950 года. Лубянский шеф Абакумов сам его допрашивал, но больших перспектив в этом мелком, по тогдашним масштабам, деле не увидел, отнесся к нему равнодушно и никаких специальных указаний своим подчиненным не дал. По традиционной схеме упорствующих переводили для «обработки» в Лефортовскую пыточную тюрьму. Эта участь постигла и Этингера. Очень скоро он там и умер «от острой сердечной недостаточности», то есть, попросту говоря, был замучен.

Весьма ординарная, с точки зрения нравов и практики Лубянки, история была ловко использована интриганом и карьеристом Михаилом Рюминым, старшим следователем по особо важным делам госбезопасности. Этот, относительно средний по уровню, сотрудник Лубянки решил бросить вызов самому Абакумову. Он написал письмо Сталину о том, что Абакумов – министр! – находится в «преступной связи» с заговорщиками, что это он поспешил убрать слишком многое знавшего Этингера, опасаясь, как бы тот не раскрыл его, абакумовские, связи. Такой сюжет очень походил на те, которые регулярно разыгрывались и в Кремле, и на Лубянке, в связи с чем был воспринят Сталиным совершенно всерьез.

Загадка в другом: каким образом письмо заурядного лубянского офицера попало к самому Сталину? Ведь то, как минимум, должно было пройти через руки начальника сталинского секретариата – Александра Поскребышева, который сам был генералом госбезопасности. Весьма Вероятно, что инспирировал письмо лично Сталин. Едва ли Рюмин иначе отважился бы на такой, смертельно опасный, шаг. А подбросить эту мысль Сталину – намекнуть, пробудить интерес, задеть за живое – мог разве что Берия, к тому времени переставши влиять на своего бывшего протеже.

Берия – об этом уже говорилось – был отодвинут от Лубянки и «брошен» на атомный проект, а в условиях резко обострившейся борьбы за власть в Кремле ключевой пост шефа госбезопасности мог в итоге определить ее исход. Но Абакумова сменил вовсе не он, а безгласный и трусливый Семен Игнатьев, избегавший проявлять инициативу и механически, хотя и очень старательно, исполнявший распоряжения вождя. Для того, собственно, и был туда поставлен.

Сталин отреагировал в своем привычном стиле – Абакумов был арестован 12 июня 1951 года. Это не могло не отразиться на ходе следствия по делу ЕАК уже хотя бы потому, что заварил его именно Абакумов, сам превратившийся теперь в арестанта и сообщника (покровителя) тех, кого он же и арестовал. Вслед за Абакумовым была арестована чуть ли не вся верхушка Лубянки. Поскольку на руководящих постах в этом зловещем ведомстве было по-прежнему немало евреев, дело стало принимать неожиданный оборот. Неожиданый – с точки зрения нормального, человеческого восприятия, но совершенно естественный в той параноидальной ситуации, которая сложилась, когда веры не было уже никому, а запущенный антисемитский маховик потерял управление и раскручивался по каким-то своим безумным законам.

Внезапно вознесенный на самые верха, Рюмин (Сталин дал ему генеральское звание и сделал заместителем министра госбезопасности) стал срочно сколачивать новое грандиозное дело – сионистский заговор на Лубянке: в этом ведомстве еще с довоенных времен, когда оно возглавлялось Берией, сохранилось немало евреев. Были арестованы: Леонид Райхман, Наум Эйтингон, Норман Бородин (Грузенберг), Лев Шварцман, Михаил Маклярский, Соломон Милынтейн, Арон Белкин, Ефим Либенсон, Яков Матусов, Лев Шейнин (долгие годы, будучи крупной фигурой в прокуратуре, он тесно сотрудничал с госбезопасностью), Андрей Свердлов и многие другие лубянские генералы и офицеры.

Некоторые из них принимали самое активное участие в «изобличении» еаковцев. Теперь их объединила общая участь, и в ближайшее время им предстояло увидеть друг друга на общей скамье подсудимых как участников одного и того же заговора. Поистине ни один гений шпионских романов не смог бы придумать такие сюжеты, на которые были горазды кремлевско-лубянские мастера.