Повседневная жизнь Дюма и его героев - Элина Драйтова Страница 86

Теперь взглянем на олицетворение правосудия, г-на прокурора де Вильфора, душа которого хранила немало постыдных тайн.

«Королевский прокурор вошел в комнату тем же степенным размеренным шагом, каким входил в залу суда: это был тот же человек, или, вернее, продолжение того самого человека, которого мы некогда знали в Марселе как помощника прокурора. Природа, всегда последовательная, ничего не изменила и для него в своем течении. Из тонкого он стал тощим, из бледного — желтым; его глубоко сидящие глаза ввалились, так что его очки в золотой оправе, сливаясь с глазной впадиной, казались частью его лица; за исключением белого галстука, весь остальной его костюм был совершенно черный, и этот траурный цвет нарушала лишь едва заметная красная ленточка в петлице, напоминавшая нанесенный кистью кровяной мазок» (Ч. III, X).

Перейдем в другое сословие. Перед нами бывший портной Кадрусс в не самую худшую пору своей жизни, когда он был хозяином, пусть убогого, но собственного трактира и еще не успел побывать на каторге:

«Человек лет сорока пяти, истый южанин — высокий, сухощавый и жилистый, с блестящими, глубоко сидящими глазами, орлиным носом и белыми, как у хищника, зубами. Волосы его, видимо, не желавшие седеть, несмотря на первые предостережения старости, были, как и его круглая борода, густые и курчавые и только кое-где тронуты сединой. Лицо его, от природы смуглое, стало почти черным вследствие привычки бедного малого торчать с утра до вечера на пороге, высматривая, не покажется ли… какой-нибудь постоялец; ждал он обычно понапрасну, и ничто не защищало его лица, кроме красного платка, повязанного вокруг головы, как у испанских погонщиков» (Ч. II, V).

Вот еще один пример конкретного обоснования внешнего вида героя. Пока у Кадрусса водились деньги, он приходил на местные праздники «в живописном костюме южанина, представляющем нечто среднее между каталанским и андалузским». Постепенно беднея, Кадрусс продал все броские принадлежности своего костюма: часовые цепочки, разноцветные пояса, бархатную куртку, пестрые гетры и башмаки с серебряными пряжками, — и отказался от участия в празднествах.

Но все эти бедствия были еще не столь тяжелы. Кадрусс, раскаивающийся в том, что принял участие в составлении доноса против Дантеса, терпеливо сносил удары судьбы. Поэтому Монте-Кристо не только простил его, но и вручил ему алмаз, якобы являвшийся наследством покойного узника замка Иф. Казалось бы, вот и восторжествовала справедливость, и Кадруссу отныне незачем беспокоиться о будущем. Однако некоторых людей удача губит пуще, чем несчастье. В душе бывшего портного взыграла алчность, не имевшая выхода, покуда он был беден, как церковная мышь. Подстрекаемый женой, Кадрусс убил ювелира, которому пытался продать алмаз, и попал на тулонскую каторгу. Когда же он впоследствии сбежал оттуда, то внешность его, как и в случае де Вильфора, претерпела те же изменения, что и его характер. И вот что мы видим: «… странную физиономию, опаленную солнцем, обросшую густой бородой, достойной натурщика, горящие, как угли, глаза и насмешливую улыбку, обнажавшую тридцать два блестящих белых зуба, острых и жадных, как у волка или шакала.

Голова эта, покрытая седеющими, тусклыми волосами, была повязана красным клетчатым платком; длинное, тощее и костлявое тело было облачено в неимоверно рваную и грязную блузу, и казалось, что при каждом движении этого человека его кости должны стучать, как у скелета» (Ч. IV, VII).

Добавим к этому постоянно возникающую на губах этого человека гаденькую улыбку, и внешнее выражение развития личности обретет завершенность.

А вот внешний облик явно положительного, в провиденциальном смысле, героя, капитана спаги Максимилиана Морреля, только что прибывшего с африканской военной кампании:

«Высокий и представительный молодой человек, с широким лбом, проницательным взглядом и черными усами (…). Прекрасно сидевший живописный мундир, полуфранцузский, полувосточный, обрисовывал его широкую грудь, украшенную крестом Почетного легиона, и его стройную талию. (…) Он был грациозен во всех своих движениях, потому что был силен» (Ч. III, I).

Итак, читая всего один роман Дюма, мы вполне можем реконструировать одежды и внешний вид современников писателя, принадлежащих к разным сословиям, представить себе их, так сказать, во плоти.

Давайте обратимся к историческому костюму и перенесемся в XIV век, в эпоху французского короля Карла VI. Мы уже видели прибытие во Францию Марии Антуанетты. Поприсутствуем же при торжественном въезде в Париж молодой супруги короля Изабеллы, приехавшей из Баварии, дабы вступить на французский престол. Сразу же оговоримся, что, описывая это торжественное событие и парадные одежды его участников, Дюма опирался на хроники Фруассара, Ювеналия Урсенского и безымянного монаха из монастыря Сен-Дени.

Действие происходит 20 августа 1389 года, в воскресенье (в датах Дюма так же дотошен, как и в других деталях), на дороге из Сен-Дени в Париж.

«Дорога была буквально усеяна людьми, они стояли, тесно прижавшись друг к другу, словно колосья в поле, так что эта масса человеческих тел, настолько плотная, что малейший толчок, испытываемый какой-либо ее частью, мгновенно передавался всем остальным, начинала колыхаться, подобно тому, как колышется зреющая нива при легком дуновении ветерка.

В одиннадцать часов раздавшиеся где-то впереди громкие крики и пробежавший по толпе трепет дали понять истомленным ожиданием людям, что сейчас должно произойти нечто важное. И действительно, вскоре показался отряд сержантов, палками разгонявших толпу, а за ними следовали королева Иоанна [95]и ее дочь, герцогиня Орлеанская, для которых сержанты расчищали путь среди этого людского моря. Чтобы волны его не сомкнулись позади высоких особ, за ними двумя рядами двигалась конная стража — тысяча двести всадников, отобранных из числа самых знатных парижских горожан. Всадники, составлявшие этот почетный эскорт, были одеты в длинные камзолы зеленого и алого шелка, головы их были покрыты шапками, ленты которых спадали на плечи или развевались на ветру, когда его легкий порыв освежал вдруг знойный воздух, смешанный с песком и пылью, поднимаемой копытами лошадей и ногами идущих. (…)

Едва утих шум (…), у поворота главной улицы Сен-Дени показались долгожданные носилки королевы Изабеллы. (…)

Впрочем, первое впечатление, произведенное ею на толпу, возможно, и не вполне подтверждало слух о ее исключительной красоте, который предшествовал появлению Изабеллы в столице. Ибо красота эта была непривычная: все дело в том резком контрасте, который являли собой ее светлые, отливающие золотом волосы и черные как смоль брови и ресницы — приметы двух противоположных рас, северной и южной, которые соединившись в этой женщине, наделили ее сердце пылкостью молодой итальянки, а чело отметили горделивым высокомерием германской принцессы. [96]

Что до всего остального в ее облике, то более соразмерных пропорций для модели купающейся Дианы ваятель не мог бы пожелать. Овал ее лица отличался тем совершенством, которое два столетия спустя стали называть именем великого Рафаэля. Узкое платье с облегающими рукавами, какие носили в те времена, подчеркивало изящество ее стана и безупречную красоту рук; одна из них, которую она, быть может, более из кокетства, нежели по рассеянности, свесила через дверцу носилок, вырисовывалась на фоне обивки, подобно алебастровому барельефу на золоте. (…)