Герои Первой мировой - Вячеслав Бондаренко Страница 85

Что же касается «влиятельных дам», которые осаждали Козьму Фирсовича в надежде на близкое знакомство, то они действительно были. Вот только реакция Крючкова на таких поклонниц была достойной уважения. Интересную зарисовку оставила знаменитая певица Н.В. Плевицкая, в январе 1915 года работавшая сестрой милосердия в госпитале: «На дворе мы увидели, между прочим, чубатого, с тонким, красивым лицом казака, который учился ездить на велосипеде. Он не обращал на нас внимания, а упрямо одолевал стального коня. Впрочем, этот конь то и дело сбрасывал казака в снег… Так мы увидели Крючкова, портретами которого уже пестрили все журналы. Княгиня казака сфотографировала. Он позировал неохотно. Генерал Леонтович заметил, что Крючков “не очень дисциплинирован”. Когда Крючков хочет идти в разведку, а генерал не разрешает, он упрямо трясет чубом, повторяя: “А почему, а почему?”». Добавим, что когда с Крючковым захотела сфотографироваться сама Плевицкая, чья известность тогда уже была очень велика, он наотрез отказался, заявив, что женат и не может фотографироваться с другими женщинами. Автор статьи «Кузьма Крючков», опубликованной в газете «Донские областные ведомости» в № 31 от 8 февраля 1915 года, также свидетельствовал о том, что реакция казака на осаждавших его поклонниц была весьма неодобрительной: «Между прочим, пришлось видеть и то, с каким совершенно искренним удивлением реагирует он на внимание, которое ему уделяют общество и печать. Его привели почти в детский восторг подарки Петрограда и Донского банка — шашки, оправленные в серебро, и кованый пояс — от Нижегородской ярмарки. И озадачили письма петроградских дам, нашедших необходимым выразить признательность казаку Кузьме Крючкову.

— Чего это оне? — сказал как-то раз казак. — Ведь у меня женка осталась на родине и двое детей: один — четырех, другой — трех лет».

Конечно, у шумихи, окружавшей имя Крючкова — а он враз удостоился почестей, которых до него не получал ни один рядовой солдат русской армии, даже самый заслуженный, — была и оборотная сторона. Несведущие в тонкостях военной службы журналисты зачастую сочиняли «по мотивам» боя 30 июля 1914 года такие небылицы, что реальная драматическая картина неравной схватки становилась каким-то полуанекдотом-полубылиной, а сам национальный герой № 1 превращался в пропагандистский трафарет, очень далекий от прототипа, — этакий типичный «воин из народа», простой, скромный, но при этом обладающий богатырской силой и храбростью. Неудивительно, что в таком изложении подвиг Крючкова воспринимался с изрядной долей скептицизма и иронии, как некая фронтовая байка, не имеющая отношения к настоящей войне. Знаменитым стало высказывание Максима Горького: «Подвиги Козьмы Крючкова больше от надуманности, чем от действительности». Именно в таком лубочном, гротескном, разменянном на конфетные обертки виде герой, к сожалению, и запомнился многим современникам: «На календарях, папиросных коробках, открытках, на бонбоньерках храбрый казак Кузьма Крючков бесконечно варьирует свой подвиг. Выпустив чуб из-под сбитой набекрень фуражки, он расправляется с разъездом, с эскадроном, с целой армией немцев…» (Л. Кассиль. «Кондуит и Швамбрания»); «Уже давно я хранил в своем волшебном ящике множество бумажек от конфет, — портреты генералов — Рузский, Брусилов, Иванов, Алексеев, Козьма Крючков, повторенные тысячей конфетных зеркал, — все это не имело для меня никакого значения…» (В. Шаламов. «Берданка»).

Но мифы — мифами, а своей дальнейшей фронтовой службой реальный, невымышленный донской казак Козьма Крючков доказал, что был вполне достоин тех авансов, которыми его наградили осенью первого военного года. Воюя в своем полку, он вовсе не был неким «символом части», которого на всякий случай не пускали на передовую. Получил три ранения, одно из них тяжелое. Журнал «Нива» в 1915 году так живописал боевую службу Крючкова: «Нужно было разведать расположение германских войск. Крючков и еще человек десять вызвались произвести эту разведку. Подъехали к деревушке М., в которой расположился отряд, человек в двадцать, германцев-кавалеристов. Недолго думая, они ворвались в деревню, половину перебили, остальных забрали в плен и нашли у них ценные документы относительно расположения германских войск. Затем Крючков участвовал в больших боях, получил три раны, из которых одна в бок — самая опасная. Крючков в настоящее время имеет все четыре степени ордена Св. Георгия (полный бант) и получает 50 р. ежемесячного жалованья».

Последняя фраза в этой публикации — типичное для тех лет преувеличение пополам с журналистской безграмотностью (в 1915 году у Крючкова был всего один Георгиевский крест 4-й степени, к тому же эта награда спутана с орденом Святого Георгия). Но сама боевая работа донца описана верно. И, что интересно, ошибка петроградского журналиста («все четыре степени») на деле обернулась пророчеством — храбрость казака была действительно оценена по достоинству. Про Георгиевский крест 3-й степени, полученный им в феврале 1916-го, мы уже упоминали. Вторую степень Георгиевского креста Крючков получил тоже в 1916-м за бой 13 ноября 1915 года, а крест 1-й степени № 5801 нашел его в 1917-м. Удостоился храбрый казак и трех Георгиевских медалей — 4-й, 3-й и 2-й степеней. Так, медаль 4-й степени № 1093246 он получил приказом по 10-й армии от 5 апреля 1917 года за подвиг, совершенный еще 31 января 1915 года. Тогда у деревни Людвиново «под сильным и действительным огнем противника Крючков обслуживал связь с кавалерийской дивизией, доставляя приказания, и тем содействовал успеху наших боевых действий» (кстати, находилось Людвиново буквально в 20 километрах от той местности, где Крючков принял бой 30 июля 1914 года; ныне это Людвинавас, Литва). Так гласят официальные данные Российского государственного военно-исторического архива.

Впрочем, именно с георгиевскими наградами Крючкова связан еще один не вполне ясный момент его биографии. Дело в том, что сам Крючков считал, что у него только… два Георгиевских креста. Об этом свидетельствует сценка лета 1919 года, когда Козьма Фирсович, будучи уже хорунжим Донской армии, общался с одним из старших офицеров. «Но ведь Вы полный бантист?» — спрашивал тот («полный бант» — набор из четырех Георгиевских крестов и четырех Георгиевских медалей). «Никак нет, у меня только два креста», — отвечал Крючков. «Как два креста? Да ведь все говорят, что Вы полный бантист…» «Никак нет, господин полковник, у меня только два креста», — повторил Крючков. С чем связано такое положение дел, точно неясно до сих пор. С одной стороны, «полным бантистом» Козьма Фирсович действительно не был (для этого ему не хватало Георгиевской медали 1-й степени), с другой — крестов у него было все же не два, а четыре, да и Георгиевские медали нельзя списывать со счетов. Единственное объяснение: в вихрях 1917—1918 годов приказы о награждениях, а тем более сами кресты и медали, попросту могли не дойти до Крючкова. Так и ушел он из жизни, будучи уверенным в том, что является кавалером только двух Георгиевских крестов…

К концу войны мужественный донец дослужился до подхорунжего (сверхсрочного унтер-офицера казачьих войск). Февральский переворот 1917 года подхорунжий Крючков, как и абсолютное большинство военнослужащих русской армии, встретил с энтузиазмом, был даже избран председателем полкового комитета. Однако от дальнейшей «свободы» Козьма Фирсович явно не пришел в восторг, потому что в конце апреля 1918 года вместе с есаулом Г.И. Алексеевым организовал на Дону «белый» партизанский отряд численностью в 70 бойцов. 10 мая 1918 года этот отряд после жестокого боя освободил от красных станицу Усть-Медведицкую, а со временем влился в ряды белой Донской армии. Служить Козьме Крючкову выпало в 1-й сотне 17-го Донского Назаровского конного полка, который входил в состав 10-й Донской конной бригады. Полк был невелик — он насчитывал всего 545 сабель при пяти пулеметах.