Древний город. Религия, законы, институты Греции и Рима - Нюма Дени Фюстель де Куланж Страница 84

Требовалось составить еще несколько законов. Для их составления назначили новых децемвиров; среди них было три плебея. И вот после того, как было столь решительно заявлено, что только класс патрициев имеет право создавать законы, события развивались столь стремительно, что уже через год среди законодателей оказались плебеи.

Наблюдалось явное стремление к равенству. Общество катилось по наклонной плоскости и уже не могло остановиться. Появилась необходимость создать закон, запрещающий браки между сословиями, – верное доказательство того, что религия и нравы были уже не в силах воспрепятствовать подобным союзам. Но этот закон, вызвавший всеобщее неодобрение, тут же пришлось отменить. Правда, некоторые патриции, ссылаясь на религию, продолжали упорствовать. «Наша кровь осквернится, наследственный культ каждой семьи будет уничтожен; никто не будет знать своего происхождения, какие должен совершать жертвоприношения; это приведет к уничтожению всех институтов, человеческих и божественных». Плебеи не принимали в расчет эти доводы, они казались им простыми придирками, не заслуживающими внимания. Обсуждать догматы веры с людьми, у которых не было религии, пустая трата времени. К тому же трибуны весьма справедливо заметили: «Если ваша религия действительно столь влиятельна, то зачем вам этот закон? От него никакой пользы, уничтожьте его, и сможете, как и раньше, не вступать в союз с плебеями». И закон отменили.

Сразу участились браки между двумя сословиями. Богатые плебеи были нарасхват; достаточно привести в пример Лициниев, которые вступили в родственный союз с тремя патрицианскими родами, Фабиями, Корнелиями и Манлиями ^[171].

Стало ясно, что закон был единственной преградой, разделявшей два сословия. С этого времени кровь патрициев смешивается с кровью плебеев.

Самое трудное было сделано, как только удалось завоевать равенство в частной жизни, и казалось естественным, что должно быть равенство и в политической жизни. Плебеи задались вопросом, почему для них закрыт доступ к должности консула; они не видели причины, почему им отказывают в ней.

Однако причина была, и достаточно серьезная. Консулы обладали не только высшей гражданской и политической властью, но и выполняли обязанности жрецов. Для того чтобы стать консулом, было недостаточно представить свидетельства своих способностей, храбрости, честности; консул должен был уметь совершать обряды общественного культа. Требовалось самым тщательным образом соблюдать обряды, чтобы удовлетворить богов. Только патриции обладали священными качествами, дававшими им право произносить молитвы и призывать на город покровительство богов. Плебей не имел ничего общего с культом, поэтому религия запрещала ему быть консулом – nefas plebeium consulem fieri (нечестиво делать плебея консулом).

Можно представить себе удивление и негодование патрициев, когда плебеи впервые высказали притязания на консульскую должность. Казалось, самой религии угрожает опасность. Аристократия предприняла немало усилий, чтобы объяснить плебеям, какое важное значение имеет религия для города, что она основала город, что религия руководила всеми общественными действиями, управляла совещательными собраниями, предоставила республике магистратов. Кроме того, эта религия, согласно древнему обычаю (more majorum – по обычаю предков), была родовым наследием патрициев, только они знали и могли совершать религиозные обряды, и, наконец, что боги не примут жертвоприношений от плебеев. Наконец, предложение избирать консулов из плебеев равносильно желанию уничтожить религию города. С этого времени культ будет осквернен, и город не будет жить в мире со своими богами ^[172].

Патриции использовали все свое влияние и ловкость, чтобы не позволить плебеям занять должности магистратов. Они защищали одновременно свою религию и свою власть. Как только они поняли, что плебеи все-таки могут занять должности консулов, они отделили от нее самую главную религиозную обязанность консула, состоявшую в совершении обряда очищения граждан; так появилась должность цензора. Когда патриции поняли, что больше не могут сопротивляться домогательствам плебеев, они заменили консулов военными трибунами. Плебеи проявили невиданное терпение; они тридцать пять лет ждали исполнения своего желания. Очевидно, они с меньшим пылом добивались высших государственных должностей, чем продемонстрировали в борьбе за трибунат и свод законов.

Но если плебеи не испытывали особого интереса к этим вопросам, то плебейская аристократия была весьма честолюбива. Тит Ливий сохранил для нас историю, относящуюся к этому периоду. «У Марка Фабия Амбуста, мужа влиятельного как в своем кругу, так и в простом народе, ценившем его за то, что он не презирал плебеев, были две дочери, старшая замужем за Сервием Сульпицием, младшая – за Гаем Лицинием Столоном, человеком хотя и знаменитым, но из плебеев. И уже то, что Фабий не гнушался такого родства, снискало ему расположение простого народа. Случилось как-то, что сестры Фабии сидели в доме Сервия Сульпиция, в то время военного трибуна, и, как обычно, проводили время в разговорах, когда Сульпиций возвратился с форума домой и его ликтор, согласно обычаю, постучал фасками ^[173] в дверь. Непривычная к этому, младшая Фабия испугалась, насмешив старшую, которая удивилась, что сестра не знает такого обычая. Этот-то смех и уколол женскую душу, податливую для мелочей. Толпа поспешающих следом и спрашивающих, «не угодно ли», показала ей счастье сестрина брака и заставила стыдиться собственной доли, ибо ложному нашему тщеславию претит малейшее превосходство даже в ближних. Когда она, только что уязвленная в самое сердце, расстроенная, попалась на глаза отцу и тот стал расспрашивать: «Здорова ли?» – она хотела скрыть причину печали, не слишком согласную с сестринским долгом и почтением к мужу. Но отец ласковыми расспросами добился, чтобы она призналась: причина ее печали в том, что соединена она с неровней и отдана замуж в дом, куда не войдут ни почет, ни угождение. Утешая дочь, Амбуст приказал ей быть веселее: скоро и она в своем доме увидит такие же почести, какие видит у сестры. Тут он начал совещаться с зятем при участии Луция Секстия, юноши решительного, которому для исполнения надежд недоставало одного – быть патрицианского рода. Повод для задуманных новшеств был очевиден – огромное бремя долгов: только поставив своих людей у кормила власти, плебеи могли бы надеяться облегчить это зло. К осуществлению этой мысли и надо готовиться; ведь плебеи, дерзая и действуя, уже стали на ту ступень, откуда – стоит только приналечь – они могут достичь самых вершин и сравняться с патрициями как в почестях, так и в доблестях. В настоящее время решили они стать народными трибунами, а с этой должности они сами откроют себе путь ко всем другим» ^[174].