Иван Молодой. Власть полынная - Борис Тумасов Страница 84

В стороне мужик кривляется, песни орет. Юродивый в лохмотьях, лицо струпьями покрыто, веригами звенит, смеется беспричинно, в небо пальцем тычет.

- Бес обуял, - шепчет Сергий и хочет повернуть обратно, а ноги вперед тащат, где народу еще гуще и дудочник на рожках наигрывает, в бубен выстукивает.

Топчет Сергий лаптями снег, снова шепчет:

- Представление сатанинское.

Подобрав полы своих одеяний, старец потрусил к монастырю.

Из Спасских ворот наметом и с присвистом вынеслись верхоконные дворяне, врезались в толпу. Не успел народ раздаться, как смяли, копытами топчут, плетками машут. А следом государева карета выехала…

- Избави меня от лукавого, - вздохнул Сергий и поплелся дальше.

Дождь застал Саньку верстах в двадцати от Твери. С вечера дождя не предвиделось, небо было чистое, тучки редкие. А когда он хлынул, Санька не успел даже укрыться под разлапистыми елями.

Когда упали первые крупные капли, Санька лишь на небо взглянул. Зашумел дождь, встал стеной. Одежда мигом намокла, сделалась тяжелой.

Махнув на все рукой, Санька решил продолжить путь. Сначала конские копыта били сухую землю, но вскоре она зачавкала под ногами.

Саньку послали в Тверь великие князья. Он вез письмо тверскому князю, и в нем они уведомляли, что у Ивана Третьего родился внук, а у Ивана Молодого сын и назван он Дмитрием, Дмитрием Ивановичем.

Санька догадался: ребенка назвали именем далекого предка, героя Куликовской битвы…

А дождь не прекращался. Все стало мокрым: и деревья, и зеленя. Обмыло дождем избы крестьянские, стожки и овины. Даже хозяева изб укрылись от дождя.

Санька ежился, когда холодная вода с шапки затекала за воротник кафтана и расползалась по спине.

Такого дождя он не ожидал. Когда Москву покидал, светило солнце. С пушкарного двора волокушами тянули пищали. В последний год несколько штук пищалей уже установили на кремлевской стене. Их стволы и лафеты отливали на солнце бронзой.

За всем пушкарным нарядом досматривал молодой великий князь Иван. От него Санька узнал, что скоро на пушкарном дворе станут лить и рушницы ^[40]. Они сменят оружие ратников - луки.

Как это будет, Санька пока не представлял. Для него лук и стрелы еще надежное оружие.

А теперь Кремль пушками ощетинился. Пусть орда только подступит, как по ней ударит огневой наряд. Начнут ядрами метать - какая конница устоит!..

Дождь не прекращался весь день и лишь к вечеру, когда Санька въезжал в Тверь, прекратился.

На княжьем дворе, едва он с коня сошел, появился дворецкий, невысокий рыжий боярин Самсон. Узнав, что Санька привез письмо для князя Михаила, пошел в хоромы. Но вскоре воротился и, взяв письмо, велел отроку отвести Саньку в поварню, согреться и обсушиться.

За ночь Санька отдохнул, а наутро появился дворецкий и сказал, что князь Михаил Борисович ответ писать не будет, велел изустно передать, что рождением внука доволен…

С тем Санька и покинул Тверь, а дорогой все думал, что великие князья московские таким ответом останутся недовольны. Иван Третий ждал от князя Михаила, что он городком каким либо сельцом внука одарит…

Переполошились новгородские бояре: такого в Великом Новгороде еще не бывало, чтобы владыка сакос, свою мантию, принародно скинул и в Москву отъехал.

- Быть беде! - говорили.

И она нагрянула к концу весны, когда сошли снега и открылись болота. В зелень оделись леса, и поднялась, ощетинилась рожь.

Прибыл в Новгород дьяк Щетинин, привез грамоту великих князей: ехать в Москву боярам Феофилу Захарьину, Луке Федорову, Офанасу Остафьевичу да Ивану Лукиничу.

Сошлись у бывшего посадника, недолго гадали, зачем зовут, верно, донос поступил. Бежать бы в Литву, да боязно: ну как не примет их Казимир? Вон как поступил он с боярином Иваном Кузьминым, когда тот со слугами в Литву подался. Казимир от него отвернулся, и пришлось боярину в Новгород ворочаться.

И порешили бояре, будь что будет, целовали крест друг за друга стоять и, усевшись в громоздкий рыдван, двинулись в Москву.

На разговоры их не тянуло, не на блины званы, сидели тесно. Офанас Остафьевич животом страдал, часто приходилось рыдван останавливать.

Иван Лукинич рядом с боярином Лукой сидел, нос от него воротил: дурно пахло от боярина.

А Феофил все товарищей уламывал в Литву свернуть. Иван Лукинич осадил его:

- Смолкни, Феофил. Ты в Литву тянешь, а забыл, что в Новгороде семейство свое оставил? Нет уж, чему быть, того не миновать. Снявши голову, по волосам не плачут.

У Торжка их встретил конный наряд дворян и сопровождал до самой Москвы. Офанас горько заметил:

- Только что не в железы закованы…

Так и добрались новгородские бояре до Москвы, здесь их принял пристав, в клеть посадил, проворчав:

- Знай сверчок свой шесток. Допрыгались, доигрались. Знатно же вас государь принимает.

А на вопрос Ивана Лукинича, доколь их держать в клети будут, ответил:

- Покуда государь не укажет.

Поначалу следствие повели не круто. Допросы снимал боярин Онуфрий, а дьяк Третьяк вел допросные листы. Каждое показание новгородцев записывал, а боярин Онуфрий вечером Ивану Третьему прочитывал.

Новгородцы от крамолы отрекались, но никого не винили, а уж о том, что к Казимиру тянули, наотрез отказывались.

Молодой великий князь Иван советовал отцу отпустить бояр. О том же говорил и князь Холмский:

- Облыжное завели на новгородцев. Однажды Иван Третий явился в допросную избу, на лавку сел. Дьяк в ту пору с Ивана Лукинича дознание снимал.

Тот свое плел, слезно молил:

- За что муки претерпеваем, государь?

Иван Третий уставил глаза на бывшего посадника, спросил неожиданно:

- Так, сказываешь, вы, бояре новгородские, безвинны? А вот поглядим.

Повернулся к дьяку:

- Покличь-ка, Федор, ката, послушаем, что Иван Лукинич с дыбы вещать станет.

Вошедшему палачу рукой махнул:

- Подыми, Степан, его на козу!

Едва палач за Ивана Лукинича взялся, как тот дурным голосом взвыл:

- Государь, Пимен во всем повинен! Пимен, ключник владычный!

Иван Третий усмехнулся, кинул дьяку:

- Теперь пиши, Федор, что посадник говорить станет.

Встал, намереваясь выйти:

- Впредь с пристрастием допросы чини!..

К Рождественским праздникам завершили следствие дела. Всех бояр новгородских, каких в клети держали, и тех, каких в Новгороде забрали, Иван Третий судил по-доброму: отчин лишить и в Подмосковье переселить, выделив им поместья, чтобы отныне на государственной службе числились.