Перикл - Анатолий Домбровский Страница 84

Но когда собрались все, кто был приглашён, Аспасия первой подняла чашу с вином, плеснула на пол — богам подземного царства, произнесла хвалу Зевсу, Аполлону, Дионисию и сказала:

— Не печалиться позвала я вас, друзья, а веселиться. Что станется со мной — о том знают мойры, дочери Зевса и Фемиды, а нам знать не дано. Ох уж эти боги! Чтобы держать нас в узде, они постоянно скрывают что-то от нас, вершат нашу судьбу у нас за спиной, какое дивное развлечение — прихлопнуть человека врасплох!.. Но не об этом речь. Речь о том, что у нас есть право быть непокорными и есть силы, чтобы защищаться. Справедливость, говорят, в чести и у богов. Будем полагаться на наши силы и на справедливость. И веселиться! — Аспасия осушила чашу и разбила её о каменный пол. Осколки разлетелись по всему залу, прозвенев под столами и ложами.

Все дружно выпили, а молодые поэты, которых привёл Алкивиад, что-то громко прокричали, мешая друг другу, так что слов было не разобрать — кричали, не сговариваясь. Но по их восторженным лицам было понятно, что они приветствуют Аспасию, восхищены её словами.

— А на душе, наверное, кошки скребут, — сказал про Аспасию Сократ, наклонясь к Софоклу. — Чем бы её на самом деле развеселить или хотя бы успокоить?

— Такое средство есть, — ответил Софокл. — Но оно у Перикла, а Перикл далеко. Если он всё ещё у берегов Тавриды, нет смысла посылать за ним: даже самый быстроходный корабль будет в пути не менее месяца. А суд состоится уже через неделю. И вот что ужасно, о чём ты не знаешь: архонты постановили арестовать Аспасию ещё до суда, чтобы она не убежала, как убежал наш друг Протагор.

— О боги! Кто тебе об этом сказал? И знает ли об этом Аспасия?

— Кто сказал, о том я умолчу. Аспасия же о предстоящем аресте, — прошептал в самое ухо Сократу Софокл, — ещё ничего не знает. И я боюсь сказать ей об этом.

— Каков мерзавец этот Гермипп!

— Не в Гермиппе дело. Арестовать Аспасию потребовал Фукидид — он был нынче эпистатом на заседании Совета Пятисот.

— Бедная Аспасия, — только и сказал Сократ, припадая к чаше с вином.

— Этот живописец Диодот — он из твоего цеха? — спросил Полигнота Фидий.

— Да, из моего, — сокрушённо вздыхая, ответил Полигнот. — Он сколачивал для моих картин доски.

— Больше не сколачивает?

— Я его сегодня выгнал из мастерской, хотя следовало выгнать давно: он плохо пригонял друг к другу доски, бездарный человек. — Полигнот помолчал и добавил: — Одна беда Аспасии вышла из моей мастерской, другая — из твоей.

— Ты о чём это? — насторожился Фидий.

— Слышал, что болтают люди у портика, где выставлена жалоба. Говорят, что Аспасия водила к тебе женщин, в твою мастерскую, там присматривалась к ним, а уж потом предлагала этих женщин Периклу.

— Какая ложь! — воскликнул, не сдержавшись, Фидий.

— Какая есть, — ответил Полигнот.

Хмель быстро овладел Продиком, что, впрочем, и неудивительно, потому что он пил вино как воду, не дожидаясь тостов — так сильно мучила его жажда, и надо думать, что только по этой причине он сказал вдруг совершенно крамольные слова.

— Надо, чтобы Перикл немедленно объявил себя тираном или самовластным царём! — выкрикнул он, стоя на своём ложе. — Сегодня же! Сейчас! — Продик, видимо, забыл о том — ах, что делает с человеком вино! — что Перикла нет в Афинах. — И пусть он распустит эту баранью Экклесию, разгонит эти продажные суды и отменит эти глупые законы, по которым людей наказывают за слова. А что такое слова? Это только звук! Глупые законы! Очень глупые... — Продик плохо держался на ногах, покачнулся, но не упал — подоспевший Алкивиад успел поддержать его и мирно уложил на подушки. Подушек на ложе было в избытке: зная о том, что Продик любит понежиться, Аспасия не забывала распорядиться, чтобы на ложе Продика их было не меньше пяти.

— Гермипп обиделся за поэтов, которые в своих анапестах не могут обойтись без того, чтобы не высмеять кого-нибудь из граждан, — сказал Сократу Софокл. — Сам Гермипп таков — над многими смеётся, многих оскорбляет в своих парабазах, чего я не приветствую: существуют более достойные предметы для поэзии. Но откуда этот Гермипп мог знать, что закон о запрете для поэтов придумала и предложила стратегу Фукидиду Аспасия? Только стратег и знал об этом.

— Стратег не проболтался, нет, — отвёл от стратега Фукидида подозрение Сократ. — Просто не составляет труда догадаться, что к закону причастна Аспасия: в нынешних комедиях и Кратина и Гермиппа она появляется так же часто, как и Перикл. Но Перикла сейчас в Афинах нет, — значит, закон придумала Аспасия. Гермипп глуп и сам не додумался бы подать жалобу фесмофетам на Аспасию. Вождь «прекрасных и лучших» его на это подтолкнул...

— А кто подтолкнул Диодота? Чем ему насолила Аспасия?

— Да ничем! — ответил Софоклу Сократ. — Просто он ничтожный человек и по природе своей доносчик. Ему бы сикофантом стать, а он сколачивает доски в мастерской Полигнота и получает за это гроши. Довольно было дать ему несколько драхм, чтоб он подписал донос. Донос составил Гермипп, а Диодот лишь подписался под ним. Ничтожный человек... Ничтожества всегда набрасывались на людей достойных и гадили им, как могли, — эта страсть у них в природе, ничтожных людей много или, как написано на стене Дельфийского храма, «худших большинство». Надо либо приноравливаться к ним, либо готовиться к гибели, когда не станет Перикла. Город убьёт нас, если Перикл не защитит...

Тут им пришлось прервать разговор, потому что заговорил, обращаясь ко всем, асклепиад Гиппократ.

— У беды родня из тысячи несчастий, — сказал он, подняв чашу с вином выше головы. — Потому она и не ходит одна, а всегда в сопровождении родни: где объявится беда, там жди ещё всяких несчастий. От беды защиты нет, её посылает сама судьба, а от несчастий нас избавляют друзья — гонят их пинками прочь да улюлюкают им вслед. Аспасия, я предлагаю тост за твоих друзей, которых у тебя больше, чем родни у беды.

Когда выпили за друзей, встал Софокл и сказал:

— От судьбы защиты нет, она слепа и донимает свою жертву, пока сама не умрёт, пока у неё ноги не подкосятся и руки не отсохнут. Человек живёт сто лет, а судьба — тысячу, так что и смерти её не дождёшься. Но есть одно средство, о котором мудрые люди говорят: вода течёт по земле, а птица летает в воздухе. Нужно стать выше судьбы, пойти по дороге, по которой она не ходит, выключиться из судьбы. Ни сила, ни власть, ни хитрость, ни богатство человеку здесь не помощники. Но помощник против судьбы есть — это разум! Надо стать умнее судьбы — и тогда она становится бессильной. Пусть она, подобно воде, течёт по земле, а ты лети, как птица. Ты прекрасная, мудрая, белая птица, Аспасия! — сказал Софокл так громко, как только мог. — Лети высоко!

Аспасия поднесла руку к глазам: должно быть, слова Софокла тронули её.

— Но от смерти не избавиться, — тихо сказал Софоклу Сократ, когда все выпили. — Тут никакой ум не поможет. Так что судьба всё равно возьмёт своё — не сегодня, так завтра. И мучения будут, и смерть — такова вообще беда.