Петр Первый - Алексей Николаевич Толстой Страница 84

– Эй, это ты, Питер?

– Здравствуй…

– Здравствуй, Питер…

Гаррит Кист жесткими пальцами осторожно пожал его руку. Увидал Алексашку:

– Э-э, это ты, парень?.. То-то я смотрю, как будто они… Вот как славно, что вы приехали в Голландию…

– На всю зиму, Кист, плотничать на верфи… Сегодня побежим покупать струмент…

– У вдовы Якова Ома можно купить добрый инструмент и недорого, – я уж поговорю с ней…

– Еще в Москве думал, что остановлюсь у тебя…

– У меня тесно будет, Питер, я бедный человек, – домишко совсем плох…

– Так ведь и жалованья на верфи, чай, мне дадут немного…

– Эй, ты все такой же шутник, Питер…

– Нет, теперь нам не до шуток. В два года должны флот построить, из дураков стать умными! Чтоб в государстве белых рук у нас не было.

– Доброе дело задумал, Питер.

Поплыли к травянистому берегу, где стоял под осевшей черепичной кровлей деревянный домишко в два окна с пристройкой. Из плоской высокой трубы поднимался дымок под ветви старого клена. У покосившихся дверей, с решетчатым окном над прито-локой, постелен чистый половичок, куда ставить деревянные башмаки, ибо в дома в Голландии входили в чулках. На подъехавших с порога глядела худая старуха, заложив руки под опрятный передник. Когда Гаррит Кист крикнул ей, бросая весла на траву: «Эй, эти – к нам из Московии», – она степенно наклонила крахмальный ушастый чепец.

Петру очень понравилось жилище, и он занял горницу в два окна, небольшой темный чулан с постелью (для себя и Алексашки) и чердак (для Алешки с Биткой), куда вела приставная лестница из горницы. В тот же день он купил у вдовы Якова Ома добрые инструменты и, когда вез их в тачке домой, – встретил плотника Ренсена, одну зиму работавшего в Воронеже. Толстый, добродушный Ренсен, остановясь, раскрыл рот и вдруг побледнел: этот идущий за тачкою парень в сдвинутой на затылок лакированной шляпе напомнил Ренсену что-то такое страшное – защемило сердце… В памяти раскрылось: летящий снег, зарево и вьюгой раскачиваемые трупы русских рабочих…

– Здорово, Ренсен. – Петр опустил тачку, вытер рукавом потное лицо и протянул руку: – Ну да, это я… Как живешь? Напрасно убежал из Воронежа… А я на верфи Лингста Рогге с понедельника работаю… Ты не проговорись смотри… Я здесь – Петр Михайлов. – И опять воронежским заревом блеснули его пристально-выпуклые глаза.

10

«Мин хер кениг… Которые навигаторы посланы по вашему указу учиться, – розданы все по местам… Иван Головин, Плещеев, Крапоткин, Василий Волков, Верещагин, Александр Меньшиков, Алексей Бровкин, по вся дни пьяный поп Битка, при которых и я обретаюсь, отданы – одни в Саардаме, другие на Остиндский двор к корабельному делу… Александр Кикин, Степан Васильев – машты делать; Яким маляр да посольский дьякон Кривосыхин – всяким водяным мельницам; Борисов, Уваров – к ботовому делу; Лукин и Кобылин – блоки делать; Коншин, Скворцов, Петелин, Муханов и Синявин – пошли на корабли в разные места в матрозы; Арчилов поехал в Гагу бомбардирству учиться… А стольники, которые прежде нас посланы сюда, выуча один компас, хотели в Москву ехать, чаяли, что – все тут… Но мы намерение их переменили, велели им идти в чернорабочие на остадскую верфь – еще и ртом посрать…

Господин Яков Брюс приехал сюды и отдал от вашей пресветлости письмо. Показывал раны, кои до сих пор не зажили, жаловался, что получил их у вашей пресветлости на пиру… Зверь! Долго ль тебе людей жечь? И сюды раненые от вас приехали. Перестань знаться с Ивашкою Хмельницким… Быть от него роже драной… Питер…»

………………………………………………………

«…В твоем письме, господине, написано ко мне, будто я знаюсь с Ивашкою Хмельницким, и то, господине, неправда… Яков к вам приехал прямой московской пьяной, да и сказал в беспамятстве своем… Неколи мне с Ивашкой знаться, – всегда в ругательстве и лае, всегда в кровях омываемся… Ваше-то дело на досуге держать знакомство с Ивашкою, а нам недосуг… Как я писал тебе, господине, опять той же шайки воров поймано восемь человек, и те воры из посадских торговых людей, из мясников, из извозчиков и из боярских людей – Петрушка Селезень, да Митька Пичуга, да Попугай, да Куска Зайка, да сын дворянский Мишка Тыртов… Пристанище и дуван разбойной рухляди были у них за Тверскими воротами… А что до Брюса, али другие приедут жаловаться на меня, – так то все спьяну… Челом бью Фетка Ромодановский…»

«…Мин хер кениг… Письмо мое государское мне отдано, в котором написано о иноземце о Томасе Фаденбрахте, – как ему впредь торговать табаком? О том еще зимою указ учинен, что первый год – торговать на себя, другой год – на себя же с пошлинами, в третий год дать торг: кто больше даст, тому и отдать… Паки дивлюсь – разве ваши государевы бояре сами-то не могли подумать, а кажется дела посредственны… К службе вашей государской куплено здесь 15 000 ружья и на 10 000 подряжено, так же велено сделать к службе же вашей 8 гаубиц да 14 единорогов. О железных мастерах многажды здесь говорил, но сыскать еще не можем, добрые здесь крепко держатся, а худых нам ненадобно… Пожалуй, поклонись господину моему генералу и побей челом, чтобы не покинул мою домишку… (Далее симпатическими чернилами.) А вести здесь такие: король французский готовит паки флот в Бресте, а куды – нихто не знает… Вчерась получена из Вены ведомость, что король гишпанский умер… А что по смерти его будет, – о том ваша милость сама знаешь… [8]

Там же пишешь о великих дождях, что у нас ныне. И о том дивимся, что на таких хоромах в Москве у вас такая грязь… А мы здесь и ниже воды живем – однако сухо… Питер…»

Василий Волков, по приказу Петра ведя дневник, записал:

«В Амстердаме видел младенца женска пола, полутора года, мохната всего сплошь и толста гораздо, лицо поперек полторы четверти, – привезена была на ярмарку. Видел тут же слона, который играл минуветы, трубил по-турецки, стрелял из мушкетона и делал симпатию с собакою, которая с ним пребывает, – зело дивно преудивительно…

Видел голову сделанную деревянную человеческую, – говорит! Заводят, как часы, а что будешь говорить, то и оная голова говорит. Видел две лошади деревянные на колесе, – садятся на них и скоро ездят куда угодно по улицам… Видел стекло, через которое можно растопить серебро и свинец, им же жгли дерево под водой, воды было пальца на четыре, – вода закипела и дерево сожгли.

Видел у доктора анатомию: вся внутренность разнята разно, – сердце человеческое, легкое, почки, и как в почках родится камень. Жила, на которой легкое живет, подобно как тряпица старая. Жилы, которые в мозгу живут, – как нитки… Зело пре-дивно…

Город Амстердам стоит при море в низких местах, во все улицы пропущены каналы, так велики, что можно корабли вводить, по сторонам каналов улицы широки, – в две кареты в иных местах можно ехать. По обе стороны великие деревья при канале и между ними – фонари. По всем улицам фонари, и на всякую ночь повинен каждый против своего дома ту лампаду зажечь. На помянутых улицах – плезир, или гулянье великое.