Весна Византии - Дороти Даннет Страница 83

Порой Тоби Бевентини задавался вопросом, каким образом Юлиусу удалось сделаться членом коллегии поверенных в Италии. В других случаях, вспоминая его неуемную энергию и невероятные подвиги, он просто решался принять как факт, что время от времени Юлиус попросту терял голову. По счастью, сейчас, неохотно признав, что едва ли будет разумно прикончить генуэзского посланника на виду у басилевса и всего Трапезунда, Юлиус согласился наконец сесть на место. И слава богу, ибо подошло время второй части представления. В глубине души Тоби даже сочувствовал Юлиусу. Он признавал, что между стряпчим и бывшим подмастерьем существуют отношения особого рода, которых никому не дано понять, за исключением разве что Асторре. Время от времени Николас принимал сторону своего поверенного, как, например, в случае с Параскевасом. Юлиус редко делал то же самое, хотя однажды и спас Николасу жизнь. Зачем? Из человеколюбия? Из пустой бравады? Или из уважения к хозяйской собственности? Скорее всего, все три причины сыграли роль. Юлиус по-прежнему считал Николаса своим протеже и со скрытой гордостью наблюдал за его успехами.

А как же относился к стряпчему сам Николас? Внешне ― с той же симпатией и доброжелательностью, как ко всему остальному миру. Но под этой маской, похоже, скрывались тайные течения. В отношениях с Тоби не было ничего подобного, но ведь лекарь во многом отличался от Юлиуса. Время от времени они с фламандцем обменивались язвительными репликами и в целом относились друг к другу с изрядной долей опаски, ― но рано или поздно они все же могли сблизиться. Юлиуса Николас не опасался: он слишком хорошо его знал. Однако Тоби никогда не приходило в голову то, что однажды заподозрила Мариана де Шаретти: бывший подмастерье мог попросту завидовать стряпчему.

Сейчас лекарь раздумывал над всем услышанным и пытался добавить какие-то выводы к тому, что ему было известно о характере Николаса. Вероятно, Годскалк был занят тем же самым, ― сегодня фламандец представлял собой восхитительно уязвимую мишень для людей с недобрыми намерениями. Даже крепкому и здоровому человеку было бы нелегко опровергнуть все обвинения и намеки Дориа… Да еще эта история с невесть откуда взявшимся письмом! Именно ради этого Николас и явился сюда, хотя никому ни слова не сказал. Очередная ложь…

Ворота на дальней стороне арены распахнулись, и Асторре с Томасом вышли вперед, возглавляя отряд, гордо выступавший под звуки рожков и барабанов. Все они восседали на турецких лошадях, купленных немедленно по прибытии; упряжь для них везли из самой Фландрии. Вместо стальных доспехов на солдатах были тонкие кожные туники, сверху ― синие накидки без рукавов и колчаны, полные стрел, а за плечами ― кривой кавалерийский лук; загорелые лица лучились достоинством и уверенностью в себе. Музыканты, дождавшись, чтобы отряд выстроился в шеренгу, поклонились императорской ложе, и барабаны задали торопливый ритм, после чего всадники перешли на рысь.

Это упражнение было весьма популярным в наемных отрядах: князьям нравилось производить впечатление на других владык, и кроме того, парадное построение годилось для празднеств в честь одержанных побед. Однако на незнакомых лошадях показать все свое искусство было нелегко, и лишь Асторре, словно родившийся в седле, мог добиться от своих людей таких результатов.

Они не стали повторять те трюки, которые император видел уже многократно, однако по мере того, как шеренги скрещивались и вновь расходились в разные стороны без единой заминки или ошибки, точно в такт музыке, упорядоченность строя произвела такое впечатление на зрителей, что те разразились приветственными воплями, и настороженность постепенно покинула лица всадников. Но это было только начало…

Отчасти Тоби уже видел это представление. Кое-что Асторре показывал в Италии в прошлом году. В стрельбе лекарь даже сам испытывал свои силы.

На вершине столба устанавливали мишень ― как правило, птицу или надутый пузырь ― и всадники расстреливали ее, скача по кругу. Персы и турки превратили это в настоящее искусство, а от тех его переняли их противники. Такая стрельба требовала меткости и отличного владения лошадью; кроме того, это было опасно. Неверно пущенная или отлетевшая рикошетом стрела вполне могла принести смерть. На лучниках были шлемы, но грудь их прикрывали только кожаные туники.