Открытие природы - Андреа Вульф Страница 83

Наконец-то Гумбольдт вернулся в свою стихию. Заползая в глубокие расщелины, собирая растения для гербария, карабкаясь на скалы, он сравнивал найденные там рудные жилы с теми, которые изучал в южноамериканской Новой Гранаде, сами горы – с Андами, сибирские степи – с венесуэльскими льяносами. Возможно, говорил он, Урал и важен для коммерческих горных разработок, но «подлинная радость» экспедиции началась для него только в Алтайских горах ^{1254}.

В долинах травы и кустарники бывали настолько высоки, что, отойдя всего на пару шагов, человек полностью пропадал из глаз; выше в горах вообще не было деревьев ^{1255}. Розе в своем дневнике сравнивал огромные горы с «могучими сводами» ^{1256}. Взорам путешественников открывалась гора Белуха высотой 15 000 футов, на 6000 ниже Чимборасо, но притом высочайшая на Алтае, с полностью покрытой снегом двойной вершиной ^{1257}. К середине августа они проникли так далеко в горы, что до самых высоких уже было, казалось, рукой подать. Проблема состояла в том, что сезон подходил к концу, снега было слишком много, чтобы подниматься еще выше. В мае снег частично растаял, но к июлю снова покрыл горы ^{1258}. Гумбольдт должен был признать поражение, хотя зрелище Белухи увлекало его продолжить поход. При существовавших условиях взбираться выше было немыслимо; фактически гора Белуха была покорена только во втором десятилетии XX в. Высокогорья Центральной Азии были недосягаемыми. Гумбольдт мог их наблюдать, но никогда не ступит на их вершины. Его врагом был не только возраст, но и время года.

Несмотря на разочарование, Гумбольдт понимал, что повидал достаточно. Его сундуки были набиты собранными растениями и длинными таблицами измерений, образцами горных пород и руд. Когда он нашел несколько горячих источников, он сделал вывод, что они были связаны с небольшими землетрясениями в регионе. Сколько бы они ни прошли за день, сколько бы ни лазили по скалам, у него хватало энергии, чтобы вечером готовить приборы для своих астрономических наблюдений по ночам. Он чувствовал себя сильным и бодрым. «Здоровье мое прекрасно», – писал он Вильгельму ^{1259}.

Теперь у Гумбольдта возникло желание пересечь границу между Китаем и Монголией. К чиновникам, отвечавшим за те места, был отряжен казак с предупреждением о скором появлении отряда. 17 августа Гумбольдт и его спутники достигли поселка Баты на левом берегу Иртыша, где располагалась монгольская пограничная застава ^{1260}; правый берег реки принадлежал китайцам. Здесь стояли юрты, паслись верблюды, стада коз; человек восемьдесят солдат, больше смахивавших на головорезов, были одеты, как записал Гумбольдт, «в настоящие лохмотья» ^{1261}.

Гумбольдт начал с китайской заставы, нанеся визит в юрту ее командира. Там, сидя на коврах и подушках, он разложил свои дары: ткани, сахар, карандаши и вино. Цепочка толмачей переводила приветствия: с немецкого на русский, потом с русского на монгольский, с монгольского на китайский. В отличие от своих оборванцев-солдат командир заставы, прибывший всего несколько дней назад из Пекина, выглядел внушительно: длинный кафтан из синего шелка и украшенная великолепными павлиньими перьями шапка.

Через пару часов Гумбольдта переправили в весельной лодке на другой берег реки, на встречу с монгольским пограничником в другой юрте. Количество зевак при этом постоянно росло. Монголов заворожили чужестранные гости, и они беспрестанно трогали и щупали Гумбольдта и его спутников, мяли им животы, приподнимали полы сюртуков, тискали в объятиях; в кои-то веки Гумбольдт сам превратился в экзотический экспонат, тем не менее наслаждался каждым мгновением происходящего. Он с полным правом написал домой, что побывал в Китае, в «Поднебесной» ^{1262}.

Но пора было поворачивать назад. Канкрин не позволял экспедиции ехать дальше Тобольска, поэтому Гумбольдт хотел постараться по крайней мере возвратиться в Санкт-Петербург в условленное время. Забрав из крепости Усть-Каменогорск свои экипажи, экспедиция пустилась в обратный путь по южному краю Российской империи, вдоль границы России и Китая, и, проделав примерно 3000 миль, миновала Омск, Миасс и Оренбург ^{1263}. На границе, протянувшейся на 2000 миль через казахскую степь, где было много почтовых станций, сторожевых башен и маленьких казацких крепостей, жили кочевники-киргизы.

В Миассе 14 сентября Гумбольдт отпраздновал свое 60-летие с местным аптекарем – человеком, вошедшим в историю как дед Владимира Ленина по материнской линии ^{1264}. На следующий день Гумбольдт отправил Канкрину письмо, где сообщал, что достиг поворотного момента в жизни. Он не успел достичь всего, что хотел, пока возраст не стал подтачивать его силы, но все-таки увидел Алтай и степи, полностью этим удовлетворен, и собрал все необходимые ему сведения. «Тридцать лет назад, – писал он Канкрину, – я бродил по лесам Ориноко и по Кордильерам» ^{1265}. Теперь он наконец мог собрать недостающую часть «основной массы понятий». Поэтому 1829 год оказался «важнейшим» в его «непоседливой жизни».

Из Миасса они двинулись дальше на запад, в Оренбург, где Гумбольдт в очередной раз решил отклониться от маршрута. Вместо того чтобы ехать на северо-запад, в Москву и дальше в Санкт-Петербург, он устремился на юг, к Каспийскому морю ^{1266}. Это был новый недозволенный крюк. В детстве он грезил о путешествии к Каспийскому морю, объяснял он Канкрину в письме утром перед отъездом. Ему было совершенно необходимо увидеть, пока не поздно, это огромное внутреннее море.

Вероятно, Гумбольдт так смело изменил свои планы из-за новостей о победе России над Оттоманской империей. Канкрин держал Гумбольдта в курсе последних известий посредством курьеров ^{1267}. За прошедшие месяцы русские солдаты продвинулись к Константинополю по обоим берегам Черного моря, раз за разом нанося поражения оттоманской армии. Оплоты турецкой обороны сдавались один за другим, и султан Махмуд II понял, что Россия одерживает победу. 14 сентября, с подписанием Адрианопольского мирного договора, завершилась война, и огромная область, прежде остававшаяся для Гумбольдта недосягаемой и слишком опасной, открылась ^{1268}. Уже через десять дней Гумбольдт сообщил брату, что теперь отправится в волжский город Астрахань, туда, где великая река впадает в Каспийское море. «Мир, заключенный перед воротами Константинополя, – писал Гумбольдт Канкрину, – замечательная новость» ^{1269}.