Поколение пустыни. Москва - Вильно - Тель-Авив - Иерусалим - Фрида Каплан Страница 82

Когда мы сидели в питомнике, которым заведовал голландец Франц, возле каменного бассейна, напротив был виден Хермон, горы, долины, зелень и камни. Кибуц наверху выглядел, как маленькая, заброшенная деревушка. Мои спутники на обратном пути были молчаливы: на них произвело впечатление то, что нечем было помаслить кашу. Другая палестинка, которая сама проделала путь пионерки в кибуце, и я смотрели на все неудобства кибуцной жизни, как на временное и необходимое. Я завидовала товарищам в Кфар Гилади и неохотно возвращалась к себе домой в город, с тяжелой жизнью, отягченной частным хозяйством и всеми условностями городской жизни.

Но это настроение у них, богатых туристов, скоро развеялось. Мы вернулись в Сафед (Цфат), хотя по дороге были еще четыре остановки: дороги были очень плохи, и каждая остановка была опасна из-за бедуинов и арабов, которые окружали наше авто. Местность была дикая.

Ближе к Цфату снова открылась необыкновенная панорама: Генисаретское озеро, Меромское озеро, Хермон, ущелья внизу. Мы просто обмерли от неожиданности и красоты. В Цфате мы заехали в маленький заезжий дом — ахсанья шел Kemu Дан ^[425]. Мы сидели на балкончике, увитом зеленью, комнаты были очень просто, но чисто обставлены, весь город с балкона выглядел, как только что выкрашенный. Даже камни и памятники на могилах были в сизо-голубом цвете, так же дома и заборы. Здесь, не в пример кибуцу, ужин был очень хороший: масло, сыр, простокваша, яйца и свежий хлеб.

На рассвете мы выехали в обратный путь. Мы проехали Тивериаду, построенную из черного базальта, купили на рынке фрукты (а мне еще гофманских капель), так как поездка меня утомила, я себя чувствовала совсем больной.

В Назарете нас пригласили на обрезание. Молодая мать и новорожденный были очаровательны, и если бы не моя усталость, я бы имела большое удовольствие от этого бриса. Кто-то сострил, что почти две тысячи лет здесь не было еврейского обрезания. Там же я встретила знакомого дантиста, который практиковал в Назарете. Он рассказал несколько анекдотов, как арабы впервые в жизни видели искусственные зубы. Богатые из них себе заказали целый прикус.

Однажды приходит такой пациент, а во рту у него нет прикуса. «Где же твои зубы, которые я тебе сделал?» — спрашивает дантист. «Я их послал в Хайфу показать моему брату», — похвастался тот. Женщины обычно приходили к дантисту со всей семьей, с соседками и родственницами, потому что это было не только лечение и развлечение, это было событие в жизни, и женщины никогда не выходят одни из дома.

Когда мы вернулись в Тель-Авив, моя спутница, с которой я большею частью делила комнату в дороге, мне созналась, что она в седьмом месяце беременности. Я пришла в ужас: «Как, по этим дорогам ты не боялась выкинуть? Ведь нас бросало из канавы в канаву, по-моему, даже не беременная женщина могла заболеть, я сама еле доехала». Но она только посмеивалась.

Несмотря на физические трудности поездки в то время, когда Палестина выглядела далеко не так, как теперь, эта поездка по Галилее осталась как самый чудесный сон: новая колонизация, несбыточное стало реальностью, утопия — действительностью, каждый силуэт на ярком или тускнеющем небе запомнился на всю жизнь.

Я рассказала Марку обо всем виденном и пережитом и предложила, чтобы мы вошли как «хаверим» (члены) в кибуц, хотя бы в Кфар Гилади. Как врач он бы нашел себе работу во всей округе. Марка очень взволновал мой рассказ. Он понял, что я не столько была очарована всем виденным и что это не результат увлечения красивой поездкой, сколько недовольство Тель-Авивом. Я не могла работать без прислуги в хозяйстве, страдая малярией, имея на себе заботу о детях, о его врачебной практике, ассистировать в кабинете в качестве сестры милосердия и еще играть роль дамы в обществе. Все это было мне не по духу и не по силам.

* * *

И с тех пор мы начали обсуждать все возможности перестроить нашу жизнь так, чтобы работать по силам и способностям и приносить пользу стране. Мы решили, что ему нужно раньше всего получить специальность, он слишком рано женился, Первая война у него отняла четыре года, которые могли быть использованы на специализацию, и хирургическая работа на войне была не обставлена так, чтобы можно было научиться новым и совершенным способам и методам. Единственным выходом из положения была бы поездка в Америку, где у него был брат, там изучать хирургию, а я тем временем поеду с детьми в Вильну, чтобы жить с дохода от домов и приготовить все для ликвидации имущества.

Нам нелегко далось это решение. Мы недели и месяцы не могли с ним ни о чем ином говорить, когда мы оставались одни. Нас ждала разлука на год, может быть, на два, мы не знали, достаточны ли будут виленские доходы для нашей жизни и для того, чтобы Марк не должен был целиком пасть беременем на своего брата. Главное, даже на время менять детскую школу, вырвать их из уже кое-как налаженной рутины жизни и учения. Затем, какое впечатление произведет наш отъезд на людей? Не было ли это бегством, изменой нашему сионизму? Единственный плюс, кроме специализации Марка, было то, что у нас не было еще собственной квартиры, так что сняться с места было нетрудно, и еще, быть может, то, что перемена климата для моей малярии считалась благоприятной. Я решила тайком от Марка поехать не вторым, а четвертым классом, деком ^[426], чтобы не влезать в большие долги, и так как в Палестине еще не было польского консулата, а мы еще считались польскими подданными, я должна была взять пароход на Румынию, где был такой консулат.

Марк уехал раньше нас: мы с детьми остались до конца учебного года.

* * *

Тель-Авив в то время переживал строительную горячку. Все люди, у кого были деньги и у кого их не было, строили себе дома. Весь город был сплошной строительный плац: с кирпичами и цементом, с шумом молотков и пил, с новыми улицами, которые прокладывали по какому-то никому не ведомому плану. Все улицы были в прорехах: тут застроили плац, там — четверть плаца, а рядом три или четыре плаца стояли пустыми. Все закрутились и застроились. Рассказывали анекдоты о людях, которые «закладывали подушку», чтобы в «банчике» взять ссуду и с этой двойной ссудой шли в другой «банчик» и получали там 60 % на дом. Плац покупали в кредит и строительный материал тоже. Если это и был гротеск, то недалеко от правды. Сады еще не посадили, а если посадили, они были покрыты пылью и песком. Верблюды караванами перевозили камни и «зивзив» ^[427], песок и мелкий камень [щебень] и размельченные раковины, которые покрывали дюны. Нужно было много силы сопротивления, чтобы не поддаться общей горячке. У нас был плац в конце Алленби, улицы, которой еще не существовало и к которой даже не было подъезда и дороги, так что о постройке на этом плацу, даже если бы мы были богаты, не могло быть и речи. Но мысль о собственном домике всегда меня не оставляла. Я мечтала ликвидировать «голус» — виленские дома — и потом выстроить дом и даже санаторий для Марка. С этими мечтами я пустилась на деке четвертого класса с двумя детьми в путь.