Равная солнцу - Анита Амирезвани Страница 82

— Я? Да ты шутишь!

Баламани не обратил внимания на ответ:

— Твоя госпожа нынче становится очень могущественной. Слухи эти мало что значат, поскольку ничего доказать пока невозможно. Скорее даже, они помогают ей выглядеть сильной, как мужчина, если не сильнее.

— Она свирепа, — гордо согласился я.

— Пери доказала: она может пожелать того, что остальные побоятся сделать. И ее будут бояться по этой причине.

— И что тут такого? Возможно, так и надо.

— Все может пойти не так, если она решит это повторить. Тут она запросит помощи у самых близких.

— Такого не случится.

Он похлопал меня по руке, как делал, когда я был юн и не понимал его.

— Я на твоем месте был бы очень внимателен. Помни, остальные теперь будут следить за тобой, и, если им захочется низвергнуть ее, они начнут с тебя.

Я ожидал от него похвалы, от человека, который был мне словно дядя, но его слова были суровы.

— Баламани! Разве ты мне не друг?

— Всегда, — сказал он. — Но я и друг этого двора. Если цель твоих деяний вернуть справедливость, не становись хуже, чем то, с чем борешься.

Сказанное им оскорбило меня. Я поднялся из бассейна и махнул банщику, чтоб принес полотенце.

— Да ты же только начал отмачивать грязь, — сказал Баламани.

Я уставился на него.

— Послушай, друг мой. Не делай ошибок, на искупление которых может уйти вся жизнь.

— Не сделаю, — сказал я, вытирая спину.

Лицо его было полно такого сожаления, что я удержался от того, чтобы уйти немедля, как хотел. Обернувшись полотенцем, я сел на край бассейна и снова погрузил в воду ноги. Баламани отвел мокрые волосы со лба. Глаза у него были затуманены, будто он что-то припоминал.

— А с тобой бывало такое? — спросил я наконец.

— Да.

— И что же?

Его лицо мучительно искривилось. Хотя я сидел в горячей воде, кожа моя пошла мурашками, словно меня искупали в снегу.

— Ты все еще не знаешь, почему я так привязан к тебе?

Он был словно большой ангел, с белыми волосами, гладкой угольно-черной кожей, певучим голосом и щедрым животом. Много раз он и был для меня ангелом. Призраки моего прошлого нежданно восстали, и я содрогнулся.

— Я думал, что тебе просто жаль меня.

— Да, но это не все.

— А что еще?

— Ты можешь навсегда возненавидеть меня. Я знаю то, чего не мог сказать тебе доныне.

Глядя в его темные глаза, я чувствовал, словно падаю в глубокую пропасть. Воспоминание об окровавленном белом саване встало в моих глазах.

— Мой отец, — тихо сказал я.

— Да.

— Почему его убили?

— Ты знаешь почему. Он был обвинен в отводе денег из казны.

— Кто свидетельствовал против него? — Вызов рычал в моем голосе.

— Что ты заключил?

— Я заподозрил, что кто-то еще отдал приказ Камийяру Кофрани убить моего отца.

— Отлично, друг мой, — сказал Баламани; в его глазах-маслинах промелькнуло уважение к моему расследованию. — И ты высчитал, кто это мог быть?

Он, как и прежде, мастерски подводил меня к моим собственным выводам. Сердце мое заколотилось; горло едва пропускало слова.

— Я подозреваю мирзу Салмана.

— Нет. Бери выше.

Выше? Выше была только знать и горстка людей, ближних шаху Тахмасбу. Я думал о каждом из них. Мирза Шокролло? Прежний великий визирь? Вожди кызылбашей? У меня не было улик ни против кого из отдельных придворных.

— Вот тебе полотенце, мой дорогой. Побриться, растереться, горбон, есть человек с золотыми руками? Для такого достойного человека, как ты…

Голос банщика, приветствующего нового посетителя, сбил меня с мысли. Как он лебезит, надеясь на чаевые! Даже у самого малого из людей есть свое владение, которым он должен управлять почти как шах. Мой отец потерял жизнь из-за кого-то, кто был полон решимости защищать свою. Кто это мог быть? Кто тогда мог более страстно рваться к трону, чем сам шах?

Баламани подбадривающе следил за мной, как тогда, когда начинал меня обучать. Внезапно я громко вскрикнул:

— Исмаил?!.

— Да.

Я не поверил:

— Из тюрьмы в Кахкахе?

— Именно.

— Но почему?

— Последнее, чего бы он хотел, — дать другому захватить власть, пока сам он в заключении. Тахмасб не поверил бы его доводам, поэтому он нанял убийцу.

— Но в таком случае почему Исмаил не убил меня, когда стал шахом?

— Зачем ему было рисковать, навлекая на себя гнев Пери, когда он и без того ее так опасался? Ты в его глазах был вычеркнут — хотя здесь он ошибся.

— Откуда ты знаешь все о моем прошлом?

— Разве это не моя работа?

— Отвечай.

Баламани шевельнулся в своей лохани, послав крупную волну в обе стороны.

— Много лет назад я способствовал переписке между Исмаилом и его матерью. В одном из писем был спрятан приказ об убийстве твоего отца.

— Оно было запечатано?

— Конечно, — хохотнул Баламани.

— Раз ты его прочел, то почему доставил?

— Обязан был. Гонец, уничтожающий шахскую почту, был бы казнен.

Словно ударом молнии перепутало мои мысли.

— Почему ты не рассказал мне об этом, когда я появился во дворце?

— Потому что ты был молод и горяч и я боялся, что ты попытаешься отомстить Исмаилу и тебя убьют.

Я схватился за свой лоб. Неужели на нем все так явно написано?

— И я бы попытался.

— И ты бы попытался. Не знаешь ты, сколько я молился за удачу твоего дела. Есть в мире справедливость, хотя и ходит она непредсказуемыми путями.

— Хвала Богу.

— Убийство твоего отца было одной из причин, по которой шах Тахмасб держал своего сына за решеткой в Кахкахе. После этого события шах уверился вдвойне, что доверять ему нельзя.

— Теперь я понимаю, отчего ты за мной так приглядывал. Но почему шах вообще взял меня?

— Он считал, ты заслуживаешь воздаяния за то, что случилось с твоим отцом.

— То есть ты хочешь сказать, что я мог не оскоплять себя?..

Баламани поморщился, а меня пронзило чувство, такое же острое, как то, что я испытал, когда расстался со своими сокровищами. Я ударил себя ладонями по щекам, чтоб не разрыдаться.

— Не знаю. Шах обратил внимание на твою беду лишь после того, как ты попросил приема. Тогда он и велел Анвару выяснить, в чем дело, и Анвар доложил о своем подозрении, что отец твой был оболган людьми, желавшими свалить его, потому что он стал входить в милость шаха. Когда шах узнал, что ты сделался евнухом из желания служить ему, он был вдвойне растроган твоей историей.