Вольф Мессинг. Видевший сквозь время - Эдуард Володарский Страница 82

Дверь в комнату администратора открылась, и выглянул Мессинг:

– Что, больше никого? Странно…

– Да вы никак огорчились, Вольф Григорьевич! – хлопнул себя по бокам Осип Ефремович. – Недоступный вы моему разуму человек, как говорил Петька Чапаеву! Наполеон! Ну прямо – Наполеон!

Аида Михайловна посмотрела на растерянного Мессинга и широко улыбнулась. И тут Мессинг тоже увидел ее и уже не смог отвести взгляд.

– Что, Вольф Григорьевич? Нравится дамочка? Для вас привел! Специально для вас! Знакомьтесь! – Осип Ефремович грозно сдвинул брови. – Знакомьтесь, я вам говорю!

Старушки, гардеробщицы и вахтерша, наблюдавшие за ними, заулыбались, захихикали.

Мессинг медленно подошел к Аиде Михайловне, чуть поклонился:

– Мессинг…

– Аида Михайловна Раппопорт. – Она протянула руку, и Мессинг с готовностью схватил ее, долго тряс:

– Вольф Григорьевич… А вы… вы кто, простите? Вы работаете в театре? Нет, вы работаете в управлении культуры облисполкома? Я ошибаюсь?

– Вольф, ты меня удивляешь! – тут же влез Осип Ефремович. – Я думал, тебе взгляда достаточно, чтобы все знать об этой прекрасной даме. Я столько ей наговорил о тебе, столько…

– Не надо, Осип Ефремович, я сама как-нибудь… – с той же мягкой улыбкой перебила Аида Михайловна. – Я действительно работаю в управлении культуры облисполкома. Я бывала на многих ваших концертах, Вольф Григорьевич…

– Благодарю вас, Аида Михайловна, вы правы, мне очень нужен помощник, но не только на сцене, но и в выборе…

– Я этого еще вам не говорила… – опять улыбнулась женщина.

– Разве не говорили? А мне послышалось…

– Вот именно, вы успели прочитать мои мысли раньше, чем я их высказала вслух. С вами опасно женщине… особенно незамужней…

– А вы не замужем? – тупо спросил Мессинг.

Осип Ефремович хихикнул и сказал:

– Надеюсь, вы понравились друг другу. С остальными вопросами прошу в мой кабинет. – Он широким жестом указал на дверь с табличкой «Администратор» и вошел первым, оставив дверь открытой.

Они вышли из театра и медленно пошли по улице. Стояла холодная и ясная осень. Ледяной ветер, казалось, насквозь продувал Аиду Михайловну в ее стареньком тонком пальто, небольшая шляпка едва держалась на пышной прическе. Женщина то и дело дотрагивалась до нее рукой, словно проверяла, не сдуло ли ее с головы.

– Мне кажется, перед каждым вашим выходом нужно вступительное слово, которое объясняло бы суть ваших действий… суть вашего таланта… и какие проблемы стоят перед современной наукой в связи с телепатией и гипнозом…

– Ну что ж, – быстро взглянул на нее Мессинг, – мое следующее выступление через два дня. Сумеете вы написать такое предварительное слово?

– Я напишу., правда, не уверена, что с первого раза все получится…

– Получится, получится, – заверил ее Мессинг и переменил тему разговора: – Вы всегда жили в Новосибирске?

– Нет, мы приехали сюда в тридцать седьмом году. Отца сослали… ну и мы за ним приехали.

– Отец и мать умерли?

– Да, отец в позапрошлом, а мать в прошлом году… И живу я теперь одна… – Аида Михайловна улыбнулась. – Но не скучаю. Много работы… у меня есть хорошие друзья, хотя я больше люблю одиночество…

– Любите читать и слушать музыку, – добавил Мессинг. – Музыку классическую… Любите Рахманинова, Чайковского… Грига… я не ошибся? – Он заглянул ей в глаза.

– Да, люблю больше всего именно тех, кого вы назвали… Я же говорю, с вами опасно… вы уже все знаете, и женщина становится беззащитной перед вами… А вам правда нужен помощник?

Да, конечно. Я не раз говорил об этом Осипу Ефремовичу. За границей у меня долгие годы было даже два помощника. Прекрасные, замечательные люди… но они погибли… их убили фашисты на моих глазах. После чего мне удалось убежать в Советский Союз. И здесь у меня помощника нет… хотя, конечно, можно и без помощника…

– Скажите, вы принимаете посетителей, говорите им о судьбе их близких и родственников и – вы сильно устаете от этих приемов?

– Конечно, устаю… это требует большого напряжения. Потом сильно болит голова, наступает упадок сил… Но ничего, справляюсь. Какой бы ни была моя жизнь, я доволен… и благодарен судьбе…

– Вы верующий человек?

– Нет, в Бога я не верю… Правда, следует сначала понять, что такое есть Бог?

– Вы знаете это? – она пытливо посмотрела на него.

– Нет. Могу только думать об этом… могу предполагать… А вы верите?

– Я – член партии, мне не положено верить в Бога, – улыбнулась Аида Михайловна. – Мне положено считать, что все это предрассудки… Как сказал Ленин: «Религия – опиум для народа».

– Опиум? – переспросил Мессинг. – А вы знаете, что при правильном употреблении опиум излечивает от очень многих тяжелейших болезней.

– При члене партии говорить такое небезопасно, – засмеялась Аида Михайловна.

– Ну какой вы член партии… так, для проформы. Я хоть и недавно в Советском Союзе, но уже многое понял. – Он хитро посмотрел на нее. – Прежде чем пытаться понять, что есть Бог, не мешало бы узнать, что есть человек. Мы ведь об этом так мало знаем и столько глупостей разных нагородили…

– Может, это и хорошо… – вздохнула Аида Михайловна.

– А вы не хотите пригласить меня к себе? – он вновь лукаво поглядел на нее. – Признайтесь, вы об этом только что подумали?

– Вы действительно чудовище… – покачала головой Аида Михайловна.

– Могу только добавить – влюбленное чудовище… – подсказал Мессинг.

Они проходили мимо ресторана, когда тяжелые дубовые двери с золочеными ручками распахнулись и на улицу вывалился человек в расстегнутом пальто и шляпе, сдвинутой на затылок. Это был Дормидонт Павлович, сильно пьяный и громко поющий:

На земле весь род людско-о-ой.

Чтит кумир один бесценный,

Он царит над всей вселенной.

Тот кумир телец златой!

Простуженный бас Дормидонта гремел на всю улицу.

– Это, кажется, ваш? – тихо спросила Аида Михайловна.

– Наш, наш… – пробормотал Мессинг, быстро оглянулся по сторонам и бросился к Дормидонту Павловичу. – Дормидонт, Дормидонт, ты с ума сошел!

– Прочь от меня, еврейская морда! Зашибу-у! – возопил Дормидонт Павлович, царственным жестом отстраняя от себя Мессинга, и вновь завел на всю улицу так, что прохожие шарахались в стороны:

Много песен слыхал я в родной стороне,

В них про радость, про горе мне пели.

Но из песен одна в память врезалась мне -

Это песня рабочей артели.

Э-эй, дубинушка-а-а, ухнем!