Чертополох и терн. Возрождение веры - Максим Кантор Страница 82

И в соборе тем временем происходит богослужение – совершается сразу семь Таинств: Крещение в купели, Помазание мирром, Таинство Исповеди, Таинство Евхаристии, Таинство Святых Даров, Таинство Брака, Таинство Елеопомазания. Прихожане собора, нобили, одетые по бургундской моде, выполняют обряды, и священники совершают обрядовые действия – ни один из верующих не обратил внимание на то, что внутри храма умирает Иисус. Священники получают рукоположения от епископов, сами даруют прощение обычным прихожанам от имени Иисуса, крестят младенцев, мажут елеем умирающих, – а Сын Божий в это время страдает на кресте, не замеченный никем.

Обряд Крещения сам Иисус принял от Иоанна Крестителя, и в Евангелии сказано: «Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие» (Ин 3:5). И вот, крестят в святой воде, дабы спасти человека от первородного греха. Но тот, кто спас других, смертию смерть поправ, именно в эту минуту умирает – а никто не смотрит на него. «Иисус же сказал им вторично: мир вам! как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святаго. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Ин 20:21–23). И вот, согласно Евангелию от Иоанна, отпускает священник грехи кающимся, но ни сам исповедник, ни тот, кто исповедуется, не считают грехом – не помочь гибнущему рядом Спасителю. «Ядущий Мою плоть и пиющий Мою Кровь, имеет Жизнь Вечную, и Я воскрешу его в последний день» (Ин 6:54). Накануне Своей смерти на кресте Он совершил на Тайной Вечере первую Евхаристию и причастил своих ближайших учеников (Мф 26:26). И вот, как заповедовали апостолы, прихожане причащаются символической кровью Иисуса – пьют церковное вино, названное Его кровью, в то время как реальная кровь стекает из ран Иисуса прямо здесь, в этом самом храме. «Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут [два] одна плоть» (Быт 2:24). И сделавшись единой плотью с женой своей, приняв в себя кровь и плоть Сына Божьего, будучи помазан мирром, – верующий, однако, не в силах разделить мучения Христа. «Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он содеял грехи, простятся ему» (Иак 5:14–15)». И вот, согласно Писанию, священник мажет маслом умирающего, отпускает ему грехи, – но никому не приходит в голову помочь Иисусу, испытывающему смертную муку. Сочетание церковных Таинств и Распятия Сына Божьего – шокирует. Странность происходящего (не совсем привычное сочетание символического обряда и реального действия) усугублена тем, что в храме находятся две собаки – два нечистых животных, не допускаемых в собор. Так в правом нефе, подле сцены Таинства Брака, находится болонка (совершенная копия той, что ван Эйком изображена в так называемой «Чете Арнольфини», на деле являющейся «Благовещением», написанным по случаю бракосочетания Филиппа Доброго), а в правом нефе, подле сцены Конфирмации – охотничья гончая. И тут же – обилие светских лиц (изображены нобили в модных бургундских туалетах), ведущих диалоги, вступающих в споры; модницы, вельможи, собаки – это дворцовая хроника, украшенная миниатюрами. Кстати будь сказано, Рогир – великолепный миниатюрист, и если в данном случае воспроизводит миниатюру, то свою же собственную.

Нельзя допустить, что происходящее распятие Спасителя – сцена символическая, наподобие семи Таинств. Нет, это не скульптура, не образ, это настоящая мучительная казнь, совершенная прямо здесь, в храме, наподобие жертвоприношения. И в той же реальности, в какой совершаются обряды верующих, рыдает Магдалина, цепенеет от горя Богоматерь. Трудно удержаться от мысли, что Таинство Евхаристии (вкушения плоти и крови Христовой), происходящее в непосредственной близости от реального события Распятия – выглядит не как символический театрализованный акт, но как языческое жертвоприношение. Экстатическое отношение к обряду Евхаристии, сходное с языческим отношением к жертве, выражала Екатерина Сиенская, женщина, не отягощенная ученостью, искренняя и потому популярная, что многим казалось: ее устами выражено сокровенное, недоступное схоластам. В одном из писем Екатерина пишет так, обращаясь к Иисусу: «О початая бочка вина, наполняющая и опьяняющая каждое влюбленное желание». Такое (почти язычески-прагматическое) отношение к крови Христовой в Екатерине Сиенской безусловно есть, как есть во всяком наивном верующем желание пережить тактильно то, что церковь подает в символах. Так появляются эффекты мироточащих икон и т. п. артефакты, поддержанные и инициированные не особенно требовательными к истине священнослужителями.

Для жилистой морали Рогира ван дер Вейдена, для его щепетильно сухой эстетики сопоставление Таинства Евхаристии с реальным Распятием Сына Божьего – наивный экстаз в принципе невозможен. Рогир сознательно доводит зрителя до сверхпереживания, он желает потрясти существо зрителя – но отнюдь не натурализмом (сколь бы ни был кропотлив в деталях). Рогир постоянно, неуклонно, последовательно (в этом состоит его метод) строит речь на противопоставлениях и сравнениях. И в этом вторит Кузанскому («познание – это сравнение»), хотя, вероятно, пришел к этому абсолютно самостоятельно – поскольку профессиональная деятельность художника заключается в сравнениях пропорций, цветов, объемов.

В случае картины «Семь Таинств» зритель видит (и это относится непосредственно к экфрасису картины), что семь Таинств, какие верующий переживает в церковном лоне, буквально соответствуют его земному циклу. Вся жизнь от рождения до смерти укладывается в семь Таинств: родился – крещен; достиг тринадцати лет – конфирмация, первая исповедь – и так далее, вплоть до елеопомазания, то есть соборования усопшего. И вот перед нами на картине Рогира – жизненный путь смертного, пересказанный через семь церковных обрядов. Всякий верующий может сопоставить эти семь шагов с каноническими «страстями Христовыми», коих на Страстной неделе тоже ровно семь. Семь церковных обрядов – семь испытаний, через которые прошел Иисус; рифма настолько прозрачная, что ясна любому.

В испанской копии Рогира ван дер Вейдена (испано-фламандская школа – амбициозный сегмент европейского искусства, испанские последователи ван Эйка и Рогира предопределяют естественную экспроприацию Габсбургами бургундского художественного наследства) – в копии картины «Семь Таинств» испанский художник (его именуют «Мастер Искупления») подошел к вопросу сопоставления обрядов со страстями Христовыми – рационально. Испанский мастер сохранил рогировский интерьер храма и распятие, установленное прямо посреди центрального нефа, но вынес все церковные обряды на раму, на внешний периметр картины. Испанец буквально и подробно скопировал нарисованные Рогиром сценки, но вынул их из интерьера собора и расположил на раме. То есть испанский художник, не понимая, зачем же помещать будничную жизнь современников непосредственно подле распятого, убрал будни из сакральной сцены: сделал из обрядов своего рода клейма икон. При этом испанец дал два ряда клейм – нарисованы две рамы, опоясывающие Распятие, – и против сцены каждого обряда расположен определенный сюжет: «Исповедь» – «Моление о чаше» и т. д. Обряд Евхаристии, естественно, пропущен, коль скоро сцена Распятия помещена в центре новой иконы – и аналог ей на раме был бы странен. В остальном рифмы соблюдены. Этот простой, но столь логичный комментарий к картине ван дер Вейдена – помогает ощутить всю ее революционность. Помимо прочего, Рогир ван дер Вейден был первым, что поместил семь Таинств – вместе, последовательно и хронологически, составив из них жизнеописание. Таинство Церкви имеет, разумеется, отношение к хронологии жизни верующего, но никак не призвано описывать биографию персонажа: кто-то не дожил до конфирмации, кто-то не ходил к исповеди, кто-то не связал себя браком. Перед нами идеальная земная жизнь, так как она определена Церковью.