Бомарше - Рене де Кастр Страница 81

Эти игривые воспоминания, переданные в весьма смелых выражениях, не могли удовлетворить пылающую страстью женщину, предпочитавшую реальные любовные утехи их описаниям. Г-жа де Годвиль была не единственной, кто заметил, что Бомарше стал избегать интимной близости, поскольку получила на свои упреки следующий ответ:

«То, что ты написала мне, только что слово в слово было повторено мне моей хозяйкой; если бы я мог поверить в невозможное, я решил бы, что либо она видела, как ты писала свое письмо, либо ты слышала ее слова. Она сказала, что я больше не тот, каким был раньше, что, запершись в своем кабинете, я бегу от всех наслаждений, что мне больше ничего не нужно, что холод старости гораздо горячее моих чувств, что я совсем перестал доверять ей, чья нежность мне так хорошо известна, что я перестал заниматься с ней любовью и совсем разлюбил ее. После этих слов слезы полились у нее из глаз. В кого же я превратился, друзья мои? Органическая материя, которая питает наш мозг, видимо, одного рода с той, что вызывает возбуждение в центрах наслаждения, таким образом, то, что происходит наверху, сразу же сказывается на том, что делается внизу».

В то время как нежная Тереза заливалась слезами, чувствуя себя покинутой, г-жа де Годвиль завела себе нового любовника, более молодого и не подверженного приступам любовной депрессии. Бомарше философски отнесся к этому решению, сделавшему его свободным; отец Фигаро не был ревнив.

«На самом деле, если бы я мог как тот самый жеребец обхаживать вас, трепать за щечки, шлепать по попке, щипать за грудки и, наконец, довести вас к приходу вашего любовника до такого возбуждения, что ему осталось бы лишь взять вас и кончить, клянусь честью, я сделал бы это, потому что я добрый малый! Но последствия, моя дорогая, но последствия! Вы, к примеру, не сможете больше предаваться плотскому греху без такой вот подготовки. Мне же нельзя будет бросить ту, что дана мне лишь для того, чтобы я разогревал ее для своего приятеля… Ну нет, старушка, это уже не по мне, я тебе не доктор!»

Итак, пришло время поставить точку в этой любовной истории. Бомарше пообещал г-же Годвиль, что и после их разрыва будет выплачивать ей содержание, но делал это нерегулярно, стараясь не осложнять свое и без того непростое финансовое положение. Его трудности меньше всего волновали бывшую любовницу, которая не только выражала недовольство по поводу задержки денег, но частенько требовала аванс.

«Если бы вы хотели, чтобы вам заплатили всего на неделю раньше, я охотно бы на это согласился, и чтобы доказать вам, что это сердце подсказывает мне суровое решение не давать вам сегодня всего того, что должно быть выплачено по истечении трех месяцев, я, так и быть, согласен, из-за той нужды, в которой вы сейчас находитесь, выдать вам деньги за истекший январь и истекающий февраль. Но запомните, что с этого момента я буду неукоснительно и строго соблюдать установленные мною сроки».

У Бомарше было множество других финансовых обязательств, а дама, даже после того, как он выполнил свое обещание, вновь принялась просить у него денег, жалуясь, что ей вскоре придется продать весь свой гардероб и остаться совершенно голой. Для Фигаро это стало поводом окончательно порвать с бывшей любовницей, вместо денег она получила от него очередную непристойность:

«Ругайтесь теперь и говорите про меня гадости. Все ваши юбки будут проданы, и вы останетесь голой, как моя рука, и мне будет только удобнее хватать вас!»

Еще задолго до этого финала Гюден де ла Бренельри, расстроенный тем, что его друг предается разврату, тогда как множество важных дел требуют незамедлительного решения, задумал разлучить любовников, увезя Бомарше из Парижа. Во-первых, нужно было проинспектировать портовые склады, куда свозилось оружие и другие товары, предназначенные для воюющих за свою свободу американцев. Во-вторых, необходимо было вплотную заняться судебным процессом, слушания по которому вот-вот должны были начаться в Экс-ан-Провансе; этот процесс должен был наконец поставить точку в длившемся восемь лет споре между графом де Лаблашем и Бомарше, от его исхода зависело восстановление доброго имени и материального благополучия последнего.