Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе Страница 81

Опытному политику Милюкову нетрудно было понять, что эта информация, попав в штаб Добровольческой армии, значительно усилит ее антантофильскую ориентацию и, следовательно, ослабит его, Милюкова, позицию на переговорах с немцами. Тем не менее, он все же попытался обратить эту информацию в свою пользу, оказав нажим на немцев. 14(27) июня в ходе встречи с германским послом Муммом и еще одним немцем, «говорящим по-русски», он обратил внимание на то, что «успехи чехословаков и высадка японцев» могут серьезно осложнить положение, что «еще раз доказывает, что надо спешить с походом на Москву, который должен с германской помощью быть сделан Добровольческой армией». Разговор коснулся бывшего царя. Мумм сказал, что у германской стороны о нем нет никаких сведений, а Милюков, как и в разговоре с «майором Гаазе», вновь высказался в пользу великого князя Михаила Александровича.

А 21 июня (4 июля) Милюкова постигло новое разочарование. Добровольческий офицер привез письмо от генерала Алексеева. Прочитав его, Милюков записал: «На моем плане приходится поставить временно крест… Добровольческая армия не меняет ориентацию». Вечером того же дня В. В. Шульгин показал Милюкову письмо от второго «добровольческого вождя» – генерала Деникина. Из него следовало, что командование Добровольческой армии и те политические (главным образом кадетские) элементы, которые при нем «состояли», отвергают не только германофильство, но не намерены открыто поднимать и монархическое знамя.

Хотя, писал Деникин, в армии и 80 % монархистов, «вывесить лозунг монархии, значит потерять союзников или расколоть». «Непредрешенчество» представлялось военному и политическому руководству Добровольческой армии более верной тактикой, и оно решило даже отклонить претензии находившегося в Крыму бывшего верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича на возглавление «белого движения» [652]. Это ни в коем случае не означало отказа от монархизма в принципе. Когда В. В. Шульгин бомбардировал командование Добровольческой армии посланиями, требовавшими, чтобы оно открыто подняло монархический флаг, генерал Алексеев в июне 1918 г. отвечал ему: «Относительно нашего лозунга – Учредительное собрание – необходимо иметь в виду, что выставили мы его лишь в силу необходимости… Наши симпатии должны быть для Вас ясны, но проявить их здесь открыто было бы ошибкой, т. к. населением это было бы встречено враждебно». И далее Алексеев заверял Шульгина, что, как только Добровольческая армия приобретет достаточно обширную «подвластную ей территорию», вопрос «о новом лозунге будет вскоре поставлен в повестку дня» [653]. Кроме того, добровольческий штаб имел и свой стратегический план, не совпадавший с расчетами Милюкова. Как писал Деникин Шульгину, предполагалось сначала «очистить юг», а уже потом «с хлебом идти на Москву и Волгу».

И все-таки Милюков продолжал судорожно держаться за свой план. Во второй беседе с «майором Гаазе», состоявшейся 27 июня (10 июля), Милюков самонадеянно утверждал, что, несмотря на некоторые неблагоприятные сведения (выход кадетов из «Правого центра», отказ Добровольческой армии от германофильской ориентации, «движение чехов» на Востоке, проходившее под эгидой союзников), он уверен, что кадетская партия пойдет за ним, если только ему будет обеспечена «твердая опора» со стороны Германии. Более того, он делал вид, что не терял надежды на то, что Добровольческая армия еще может «склониться» к немцам, если ее не «раздражать» арестами добровольческих агентов на Украине и запрещениями переброски офицеров на Дон. Даже если Добровольческая армия уйдет на Восток, говорил Милюков, она и там «может пригодиться»: ведь где-то там великий князь Михаил Александрович… Но все это было теперь не более чем политической бравадой и политическим блефом. В письмах к руководителю московского «Национального центра» кадету Н. Н. Щепкину Милюков вынужден был признать, что его план «утилизации» Добровольческой армии как внутренней силы, которая с помощью немцев «освободит Москву», нужно «признать разрушенным и устаревшим». По всем данным, осознали это и немцы. Милюков был им теперь не нужен, и посол Мумм стал энергично настаивать на его высылке. Последнее, что он сделал, находясь в Киеве, – в начале августа составил «записку» для «Правого центра», о которой мы уже упоминали и в которой он в обработанном виде изложил свои переговоры с Гаазе и Муммом. В ней Милюков все еще продолжал оставаться на своей киевской позиции, но, пожалуй, без прежней энергии. Его программа – создание монархического коалиционного правительства, только без «сторонников самодержавия» и «сторонников ориентации левого центра», правительства, «по необходимости благожелательного относительно германцев» [654]. Что касается кандидата на престол, то Милюков предлагал «отыскать великого князя Михаила Александровича, местопребывание которого должно быть известно его близким в Москве» [655]. Фактически, таким образом, Милюков пытался возродить свой план начала марта 1917 г., когда в квартире на Миллионной он убеждал Михаила Александровича принять власть, «переданную» ему отрекшимся Николаем II… Вскоре Милюков покинул Киев, уехал в Чернигов, затем в местечко Пересаж, где, по его словам, занялся своей книгой по истории русской революции, музицировал и отдыхал. Он еще несколько раз приезжал в Киев, участвовал в заседании комитета кадетской партии, в совещаниях бывших членов Государственных дум и Государственного совета, встречался с приехавшим из Москвы А. И. Кривошеиным, с которым немцы теперь пытались так же заигрывать, как ранее с Милюковым. Но Кривошеин уже колебался в своем германофильстве и, не найдя общего языка ни с местными монархистами, ни с немцами, вскоре уехал в Крым…

Провал миссии Милюкова, во многом обусловленный уходом кадетов из «Правого центра», а также отказом командования Добровольческой армии принять германскую ориентацию и выставить открыто монархический лозунг, вынудил немцев искать «свой шанс» в иных местах и с другими людьми. В северо-западном регионе монархисты-германофилы, пожалуй, раньше всего установили связи с немцами, стремясь «подвигнуть» их к нанесению удара по Советской Республике на этом северо-западном направлении. Некоторые немецкие генералы и офицеры готовы были пустить в ход свои «железные кулаки», но тормозящее влияние оказывали разногласия, существовавшие в «верхах» по вопросу о «будущности России», а также политическая одиозность тех русских контрреволюционных контрагентов, с которыми немцам приходилось иметь здесь дело. Это были никогда не обладавшие каким-либо политическим весом бывшие великие князья Павел Александрович (неудачный составитель «конституционного манифеста» в февральские дни 1917 г.) и Кирилл Владимирович (не имевший ничего, кроме гвардейского роста и лощеного вида, что, впрочем, не помешало ему в эмиграции объявить себя… «императором»). Это был Марков-2-й со своими не столь уж многочисленными черносотенными друзьями, на которых ставку мог делать только тот, кто полностью потерял чувство реальности… И, тем не менее, ненависть германских монархистов и реакционеров к Советской власти и большевикам была столь велика, что они не отвергали сотрудничества даже с таким контрреволюционным «материалом», как черносотенная организация Маркова-2-го и др. Это сотрудничество вылилось в планы формирования под монархическим знаменем (на территории Псковщины и Витебщины) так называемой Северной армии. Перед ней ставилась задача захвата Петрограда, а во главе ее предполагали поставить генерала Ф. Келлера, который во время Февральской революции, командуя конным корпусом, выражал готовность поддержать царский престол вооруженной силой. Планы по созданию Северной армии начали воплощаться в жизнь в конце лета 1918 г.