Кровавый век - Мирослав Попович Страница 80
Кровавый век - Мирослав Попович читать онлайн бесплатно
Роспуск Учредительного собрания означал погружение России в полный хаос беззакония.
В. Д. Бонч-Бруевич возглавил после переворота в одно и то же время управление делами СНК и Следственную комиссию ВЧК, которая находилась в 75-й комнате на третьем этаже Смольного. Это был первый карательный институт новой власти. Накануне 10-й годовщины Октября В. Д. Бонч-Бруевич напечатал небольшую книжечку воспоминаний в библиотечке «Огонька». [164] В ней рассказывалось, как большевистское руководство безуспешно пыталось подчинить своему контролю революционных матросов, которые составляли гарнизон столицы.
Бончу стало известно, что в гвардейском экипаже, где содержалась команда линкора «Республика» во главе с председателем судового комитета Анатолием Железняковым, держат и истязают заключенных. Бонч-Бруевич взял мандат у Ленина и в сопровождении приближенного к руководящим лицам поэта Демьяна Бедного поехал в темные трущобы на Канавку около Новой Голландии, где и сегодня не слишком людно, а тогда и совсем было пусто и нерадушно. В экипаже матросы показали ему трех арестованных офицеров, из которых один, больной туберкулезом, имел какие-то адреса и отказался отвечать, а двое приехали в Питер просто так, один – с конфетами для матушки. Офицеров Бончу ни под каким предлогом не отдали; потом пили спирт, старший брат Железнякова – неформальный лидер матросов – рассказывал, что охотится на офицеров и стреляет им в печень, уже убил сорок одного, скоро их будет сорок четыре. Самым свирепым был какой-то низенький крепкий морячок, о котором со смехом говорили, что на рассвете ему обязательно нужно кого-то убить; морячок уже покрылся гусиной кожей, забормотал: «убить… надо убить…», но ему поднесли стакан спирта, он выпил залпом и потерял сознание…
Через несколько дней член команды, большевик, тайно пришел в 75-ю комнату и рассказал Бончу, что уже два офицера убиты, в живых случайно остался один; арестованных офицеров и просто интеллигентного вида людей матросы водили по квартирам и требовали денег или хотя бы серебряных ложек в обмен на обещание сохранить несчастному жизнь. Потом невольника после истязаний убивали и ехали развлекаться в публичный дом. Один арестованный (тот, что с конфетами) остался живым случайно – его забыли в машине под ногами, куда положили, чтобы удобнее было бить, и потом решили еще раз использовать в качестве приманки. Ленин страшно разгневался и приказал во что бы то ни стало вырвать офицера из рук матросни, и сделать это оказалось поразительно легко: Бонч приехал в экипаж, когда все перепились, спокойно забрал офицера, и тот, не веря своему счастью, очутился в Петропавловский крепости.
Вот почему матроса Железнякова так послушалось Учредительное собрание. В ходе заседания большевистской фракции во время перерыва, как вспоминал Раскольников, кто-то из большевиков предложил после провозглашения декларации покинуть Учредительное собрание. Ленин категорически запротестовал: «Неужели вы не понимаете, что если мы вернемся и после декларации покинем зал заседаний, то наэлектризованные караульные матросы здесь же, на месте, перестреляют тех, кто остался?» [165]
Как и весь Петроград, как и вся Россия, Учредительное собрание было уже в руках неконтролируемой разнузданной стихии, которую можно было сдерживать лишь иногда и ценой огромных усилий.
Товарища министра образования графиню С. В. Панину судил революционный трибунал 10 декабря 1917 г. за то, что она отказалась отдать представителям большевистской власти 93 тыс. рублей, которые принадлежали министерству. Молодую и красивую родственницу украино-российского либерального деятеля И. И. Петрункевича, чрезвычайно популярную общественную деятельницу (ее портрет работы Репина выставлен в Российском музее), которая подарила городу Народный дом, твердую в своих убеждениях демократку, осудили довольно мягко: задержали до уплаты денег и отпустили после того, как люди собрали и отдали большевикам эти 90 тысяч. На процессе новая власть выглядела убого. Но арестованных вместе с графиней больных Шингарева и Кокошкина матросы нашли в больнице и перекололи штыками в кроватях.
О расстреле царя и его семьи, как и о расстреле великого князя Михаила Александровича, большевики ничего не сообщали. Отсутствие официальных данных о судьбе семьи Романовых снимало все вопросы относительно легитимности власти в России. А Учредительное собрание, которое так и не состоялось, оставило проблему российской государственности открытой. Тайное истребление всей семьи Романовых входило, таким образом, в общий план ликвидации правового пространства России.
Ужас пронизывает от картин убийства царской семьи – кровавой бойни, где жертвами фанатиков и садистов стали и царская чета, и девушки-княжны, и больной мальчик-наследник. На заседании СНК после доклада о расстреле царской семьи на минуту воцарилась неловкая пауза, а затем по предложению Свердлова правительство перешло к текущим вопросам. Для чего было убивать всех этих людей? В какой очаг были брошены их еще не остывшие трупы – в пожар мировой революции? Неужели только для того, чтобы быть еще более радикальными, чем убийцы Людовика XVI и Марии Антуанетты?
Собственно, в безмерной жестокости истребления царской семьи и их близких прослеживается определенный политический принцип. Это не была привычная для большевиков демонстрация силы с целью запугивания возможного противника.
Как бы это ни звучало парадоксально, можно утверждать, что даже это зверское убийство свидетельствует не только о большевистской жестокости. Суть и специфика коммунистической диктатуры – безразличие к моральной стороне вопроса: для достижения власти все средства, которые партия Ленина собиралась употребить, были хороши.
Бонч-Бруевич вспоминал позже, что к революционному террору большевики были готовы, об опыте своих предшественников-якобинцев говорили не раз. Но все это были общие разговоры и общая абстрактная готовность. Когда Бонч доложил Ленину о существовании антибольшевистского подполья, Ленин подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу и сказал: «Ну что же, нужно будет выслать их в Финляндию на пару недель, пусть одумаются». [166] Первые покушения на Ленина не привели к политическим последствиям, их просто замолчали. Позже, в лекции о государстве, прочитанной в университете имени Свердлова, Ленин сравнивал диктатуру (в идеальном случае) с управлением оркестра дирижерской палочкой. Но он понимал, что следовать его дирижерской партитуре будут лишь тогда, когда за невыполнение четкого указания можно поплатиться жизнью.
Ленин шел на риск, он был готов на все. Он полагался на энтузиазм «товарищей рабочих», но не было такой крови, которая могла бы его остановить. С самого начала он рассчитывал на пример якобинского террора. Конечно, не в буквальном смысле – установить гильотину на Красной площади; Ленин понял, что страх парализует противников самой угрозой «всеобъемлющего и действительно всенародного террора», который будут нести «отряды вооруженных рабочих». Этот паралич страхом и был основным оружием «классового воспитания».
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments