От Франсуа Вийона до Марселя Пруста. Страницы истории французской литературы Нового времени (XVI-XIX века). Том II - Андрей Михайлов Страница 80

Автор перевода, напечатанного в «Телескопе», неизвестен. Версия, что им был Белинский ^[276], скорее всего ошибочна. Этот перевод романа очень точен. Как писал известный советский бальзаковед Б. Г. Реизов, «никаких уступок цензуре и сколько-нибудь значительного смягчения иногда весьма рискованного текста журнал не производил» ^[277]. Отметим лишь, что роман был напечатан под названием «Дед Горио»: в восприятии переводчика центральный персонаж романа выглядел уже достаточно старым рядом со своими молодыми прекрасными дочерьми. Перевод романа печатался в пяти номерах журнала, в каждом номере была помещена одна глава книги (в последнем номере – две: «Две дочери» и «Смерть отца»). Текст вполне соответствовал, тем самым, тексту «Revue de Paris».

Совсем иначе подошла к своей задаче «Библиотека для чтения». Как писал Б. Г. Реизов, «в русских реакционных кругах французская литература в то время была не в моде, – слишком много в ней было критики и свободомыслия. Бальзак придерживался взглядов, которые могли бы привести в восторг любого цензора, но все же его творчество казалось недостаточно назидательным, а мысль слишком сложной и опасной. Барона Брамбеуса весьма интересовали его романы, но в качестве цензора и редактора он не мог вполне одобрить писателя, который подвергал критике существующие порядки, подрывал устои и распространял вредные идеи. Вот почему, печатая “Отца Горио”, журнал должен был привести этот роман в презентабельный вид, очистить его от скверны вольнодумства и нейтрализовать заключенный в нем яд» ^[278].

Выполнение этой задачи взял на себя Амплий Николаевич Очкин (1791 – 1865), известный в свое время переводчик и литературный критик, цензор Петербургского цензурного комитета. Существует мнение (его придерживался и Б. Г. Реизов ^[279]), что переводчик очищал роман от «безнравственностей» и «дурного тона». В действительности было несколько иначе. Очкин прежде всего сократил текст романа, освободив его от пространных описаний (пансиона Воке и т. д.), которые так любил писатель. Отметим, что с точки зрения редакции «Телескопа» эти описания составляли как раз одно из достоинств книги. При начале печатания перевода (роман вышел здесь под названием «Старик Горио») «Библиотека для чтения» сообщала: «Повесть эта, в которой примечательно раскрылся талант модного романиста, еще не вся издана по-французски. Мы сообщаем ее как новость. Само собою разумеется, что длинноты и повторения, которыми Г. Бальзак увеличивает объем своих сочинений, устранены в переводе» ^[280]. В том же томе журнала, в разделе «Смесь», была помещена заметка, в которой, в частности, можно было прочесть: «Мы надеемся, что этот перевод, предпринятый пером, весьма искусным и изящным, будет занимательнее самого подлинника, который, как все вообще произведения Г. Бальзака, изобилует убийственными длиннотами. Г. Бальзак описывает, например, дом хозяйки, у которой живут жильцы на хлебах; он наперед описывает его снаружи, – каждое окно по одиночке, в окне, каждое стекло по одиночке, целое, треснувшее и заклеенное бумагою; крышу, и в крыше каждую черепицу; траву, растущую у входа нынешним летом, и траву прошлогоднюю, потом входит он в дом, и описывает те же окна изнутри; не забывает ни одной двери, ни одной ступени, ни одной комнаты, ни одного стула в комнате. Все тарелки и чашки внесены у него в опись. Картина нечистоты и вони этого дома занимает девять страниц мелкой печати; самые пламенные обожатели ума Г. Бальзака согласятся с нами, что четыре хорошие строки могут заключить в себе очень удобно всю вонь и нечистоту девяти, и принести еще ту выгоду, что воздух повести очистится. Потом жильцы! О, тут Г. Бальзак неисчерпаем! Он вам не только скажет, как кто из них одет, но и как его жилет заштопан; какая у него цепочка, какая табакерка, и сколько она заплачена. Устранив все эти пошлости и сохранив только то, что носит на себе отпечаток таланта или принадлежит к ясности повествования, сокращенные переводы его романов, коль скоро они сделаны совестливо и с умением, ставят его дарование в лучшем свете, нежели самые подлинники: они еще обладают тем преимуществом перед последними, что по необходимости очищены от бессмыслиц, в которые изысканность слога так часто вовлекает Г. Бальзака; то, что в одном языке не имеет никакого смысла, не может быть переведено на другой язык человеком с логикою. Впрочем, мы избрали это сочинение именно потому, что автор отказался в нем от этой изысканности: “Старик Горио” есть первое его творение, написанное слогом хорошим и довольно чистым. Талант его, помешанный на одной точке, именно на женщине, примечательно развернулся в двух последних его романах, “Евгения Гранде” – “Старик Горио”: наконец Г. Бальзак нашел то, чего так давно ищет, – истинно несчастную женщину» ^[281]. Как видим, редакция противоречила сама себе: она очищала текст Бальзака от всего «ненужного» и «неудачного» и одновременно признавала, что в двух последних своих романах писатель достиг большого мастерства и преодолел недостатки своих прежних книг.

В некоторых случаях журнал помещал довольно пространные примечания к тому или иному месту романа. Так, к разговору Растиньяка с г-жой Босеан было сделано следующее пояснение: «Хотя этот роман, сокращенный через очищение его от общих мест и длиннот, и весьма переделан в переводе, в котором большею частию старались мы выражать не то, что говорит автор, но то, что он должен был бы говорить, если б чувствовал и рассуждал правильно; хотя мы гораздо более уважаем здравый смысл наших читателей и его удовольствие, нежели неприкосновенность плодов пера, одаренного талантом, но поверхностного и слишком легкомысленного; хотя и направление, и даже ход повести изменены здесь существенно, однако мы сохранили часть этой сцены (т. е. разговор Растиньяка и г-жи Босеан. – A. M.) в подлинном ее виде, нарочно для обожателей ума Г. Бальзака. Одна из основных идей этого романиста, проявляющаяся почти во всех его творениях, состоит в том, что женщина тогда только бывает истинно велика, когда она обманывает своего мужа, гордо попирает свои обязанности и смело предается пороку. Как скоро удается ему осуществить эту чудесную мысль, заимственную по всей вероятности из логики лакейских, и вывести на сцену супругу порочную, но твердую любовницу, – он без памяти от удивления ее характеру; он становится перед ней на колени, и, – скоро увидите, – он еще поставит перед ней на колени и своего героя Растиньяка. Это великая женщина Г. Бальзака; он находит также очень интересным, когда отец способствует пороку своей дочери, и когда молодой человек продает себя женщине, и прочая. Само собою разумеется, что с этими жалкими понятиями опрокинутой нравственности и потерянного самоуважения поступлено в переводе по тем заслугам, точно так же, как с философическими рассуждениями автора, составленными из избитых пошлостей, выражаемых языком высокопарным и изысканным. Из философии Г. Бальзака, – которую нам очень хочется назвать философией, выжатой из туалетной губки, – можно иногда получить замечания хорошие и согласные со здоровым рассудком, сказав диаметрально противоположное тому, что он утверждает. Мы во многих местах его повести употребили этот легкий способ быть основательными. Истинный и неотъемлемый талант Г. Бальзака заключается в его повествовательном искусстве, и это достоинство автора “Старика Горио” мы сочли долгом поставить в самом лучшем свете» ^[282]. К следующей за этим разговором сценой между г-жой Босеан и герцогиней де Ланже была сделана такая сноска: «Не смейтесь, потому, что автор хочет здесь быть возвышенным и трогательным. Из числа всех подобных мы удержали одну эту сцену с намерением, чтобы показать, какие ложные и смешные вещи находятся в подлиннике, и чтобы не поселять ни в ком сожаления о том, что выпущено или переделано. Это величие женщин, изменяющих долгу супруг, клятвы и чести и храбро удаляющихся – одна в деревню, другая в монастырь – для того, чтобы плакать о своих любовниках, неподражаемо! Сцена, впрочем, была бы хороша без этих жалких натяжек поддельного глубокомыслия» ^[283].