Тайный сыск генерала де Витта - Владимир Шигин Страница 80

Негативный эффект от книги маркиза де Кюстина в интересах российской внешней политики необходимо было свести на нет. Но кто может выполнить столь деликатную и ответственную задачу? В Европе на этот момент имеется только один писатель, одно имя которого может перечеркнуть все потуги Кюстина. Это Бальзак! Для этого следует его вызвать в Петербург и на месте определиться относительно целесообразности написания им прорусской книги.

Почти одновременно с началом «судебной тяжбы» П.Д. Киселев информирует Бенкендорфа: «Так как писатель (имеется в виду Бальзак. — В.Ш.) всегда в крайности, а сейчас нуждается ещё больше, чем обычно, то весьма возможно, что целью его поездки является какая-нибудь литературная спекуляция… В таком случае, может быть, стоило бы пойти навстречу денежным затруднениям господина де Бальзака, чтобы прибегнуть к перу этого писателя, который ещё пользуется здесь, да и во всей Европе, популярностью, и предложить ему написать опровержением клеветнической книги господина де Кюстина». Бенкендорфу предложение Киселева понравилось. В том, что Бальзак решит проигнорировать приглашение Ганской, никто не сомневался. Французский писатель уже давно агент влияния. И Киселева, и Бенкендорфа сейчас волнует иное: как лучше использовать Бальзака в российских интересах.

В июле 1843 года Бальзак прибывает в Петербург и сразу же попадает под тесную опеку шефа корпуса жандармов. Андре Моруа, не зная, видимо, всей подоплеки происходивших событий, пишет: «Граф Бенкендорф распорядился пригласить его (Бальзака. — В.Ш.) на парад в Красное Село. Там он видел царя в пяти шагах от себя. “Всё, что говорят и пишут о красоте императора, правда; во всей Европе не сыщешь… мужчины, который мог бы сравниться с ним”. На параде Бальзак получил солнечный удар — и настоящий, и метафорический.

Через неделю после приезда Бальзака жена канцлера Нессельроде написала своему сыну: “Бальзак осуждает Кюстина, это в порядке вещей, но не надо верить в его искренность”. В русской газете “Северная пчела” начертано было: “Россия знает себе цену и очень мало заботится о мнении иностранцев”. Короче говоря, власти ничего не требовали от Бальзака, да и сам он больше не собирался опровергать Кюстина. Он не добивался в Санкт-Петербурге ни казенных субсидий (?!), ни почестей, тешивших его тщеславие… Разумеется, в Париже продолжали болтать о том, как царь щедро заплатил Бальзаку за то, чтобы он ответил на книгу “этого чертова французского маркиза”. В письме к Ганской от 7 ноября 1843 года мы читаем: “Прошел слух, чрезвычайно для меня лестный, что моё перо оказалось необходимым русскому императору, и что я привёз с собой богатые сокровища в качестве платы за эту услугу. Первому же человеку, который сказал мне это, я ответил, что, как видно, люди не знают ни вашего царя, ни меня”. А немного позднее (31 января 1844 года) он пишет Ганской: “Говорят, что я отказался от огромной суммы, предложенной мне за то, чтобы я написал некое опровержение… Вот глупость! Ваш государь слишком умен, чтобы не знать, что купленное перо не имеет ни малейшего авторитета…”

Информация, собранная Андре Моруа, весьма ценна. Во-первых, она указывает на факт встречи Бальзака с императором Николаем, которую организовал Бенкендорф. Во-вторых, о том, что Бальзак остался в полном восторге от этой встречи. В-третьих, о том, что он публично осудил в Петербурге книгу де Кюстина. Кроме того, он якобы не добивался для себя казенных субсидий, которые, вполне вероятно, были ему даны без всяких просьб. Если этого не было, то с какой стати он вообще упоминает о них, ведь не давались же государственные деньги каждому приезжему в Россию? Что касается писем к Ганской, то они полны заверений в любви Бальзака к Николаю I, клятв в том, что не он является источником разговоров в получении им российских денег за предполагаемую антикюстинскую книгу. Причём всем этим Бальзак не огорчен. Наоборот, всё происходящее вокруг него в связи с поездкой в Россию ему чрезвычайно лестно.

Откуда пошли разговоры о «покупке» Бальзака российским императором, так и осталось тайной. Скорее всего, в данном случае неплохо сработали французские спецслужбы, прекрасно понимавшие, с какой целью был так срочно затребован Бальзак в русскую столицу. В этих условиях написание Бальзаком прорусской книги могло иметь совершенно обратный эффект. Покупка Россией первого европейского пера для своих нужд не могла оказаться незамеченной. Это могло оказаться «медвежьей услугой», и император Николай решил на этот шаг не идти, а потому написание книги отменили. Однако обе стороны всё равно остались довольны друг другом: император тем, что Бальзак оказался полностью управляем и был готов к исполнению любого поручения, Бальзак, в свою очередь, тем, что был прекрасно принят в Петербурге и, скорее всего, получил хорошие деньги, за которые не надо было делать никакой работы и которые, ко всему прочему, не надо было возвращать.

Если говорить о ценности Бальзака как агента влияния, то после его поездки в Петербург она заметно снизилась. Бальзак был сильно засвечен. А потому, едва французский писатель покинул берега Невы, Эвелина Ганская предприняла попытку найти замену Бальзаку. Такой кандидатурой оказался знаменитый австрийский пианист Ференц Лист. Андре Моруа пишет: «Повинуясь пылкому темпераменту, свойственному Ржевусским, толкавшему их на риск, верная своему культу знаменитостей и стремлению проповедовать, она (Ганская. — В.Ш.) написала Листу письмо. Переписка с ним могла бы завести её далеко, но этот музыкант и донжуан вернулся из Москвы, по уши влюбленный в некую молодую женщину, совершившую там ради него множество безумств».

Предположения насчет «родового темперамента» и стремления к проповеди Ганской оставим на совести Андре Моруа. На самом деле Эвелина начала новый поход за новым агентом влияния, причём приём был применён совершенно тот же, что и в случае с Бальзаком: душещипательная интригующая переписка, ослепление сказочным богатством, а затем и очарование при личной встрече. Судя по всему, первые две составляющие плана сработали неплохо, и Лист не устоял. Однако влюбленности австрийца в Ганскую не получилось. Эвелина хоть и была ещё достаточно красива, но, увы, уже не столь молода. Ей было уже под пятьдесят. Поэтому с Листом повели иную интригу, а Эвелине велели продолжать отношения с Бальзаком, пусть засвеченным, но все же ещё достаточно полезным агентом.

Бальзак снова приезжает в Россию, на этот раз в поместье Ганской, чтобы жениться на богатой вдове и самому стать богатым. Эвелина его не разочаровывает. Они ещё не женаты, а Ганская уже доверила Бальзаку 100 тыс. франков золотом на покупку и меблировку будущего дома. Таких денег Бальзак ещё никогда не держал в руках. Он буквально шалеет от нахлынувшего богатства. Сестре во Францию он пишет: «Дом у них — настоящий Лувр, а поместье величиной с наши департаменты. Невозможно себе представить, какие тут просторы, как плодородна земля».

Биограф Эвелины Ганской Мария Залюбовская пишет о восторге Бальзака: «Ему отвели спальню, гостиную, кабинет. Изо всех окон — беспредельное хлебное море. Всюду дорогие ковры, вазы, фарфор, серебро. И всё это богатство Эвелина собирается отдать дочери в обмен на пожизненную ренту. Только передача имения давала Эвелине Ганской возможность вступить в новый брак. Бальзак пишет сестре, что “счастье моей жизни свободно от всякой корысти”. Во имя их будущего нужно преодолеть достаточно препятствий: получить дозволение царя, победить сопротивление родственников. Однако какое блаженство — вечера в верховенской усадьбе! Его любимая с рукоделием на коленях слушает вместе с дочерью новые главы книги, которую он с вдохновением пишет здесь. И по лицу её бегут ручьи слез… Но дела требуют присутствия писателя в Париже. И в январь, в самые сильные морозы, Бальзак покидает Верховню. Эвелина кутает его в огромную лисью шубу, без которой не доехать, дает 90 000 франков на деловые расходы. Впервые в жизни он счастлив. В течение трёх месяцев его не преследуют кредиторы с неоплаченными векселями, впервые он свободен от тягот будничных забот».