Загадка песков - Эрскин Чайлдерс Страница 8

Спал я некрепко, меня беспокоили то затекшая шея, то рука, то сквозняки, проникающие в зазор между одеялами. Когда я достиг стадии полусна-полубодрствования, уже совсем рассвело. Окончательно разбудил меня поток воды, хлынувший вниз через световой люк. Я вскочил, стукнулся головой о переборку и заморгал налитыми свинцом веками.

– Прости, я тут палубу драю. Поднимайся сюда и искупайся. Хорошо спалось? – поинтересовался голос сверху.

– Чудесно, – буркнул я, ступая в лужу, собравшуюся на брезенте.

Потом я поднялся по трапу, нырнул с борта и утопил дурные сны, усталость, уныние и взвинченные нервы на дне самого удивительного фиорда самого удивительного Балтийского моря. Короткий энергичный заплыв, и вот я уже спешу назад, изыскивая возможность взобраться на гладкий черный борт, который, даже будучи низким, оказался скользким и неприступным. Дэвис, в парусиновой рубашке с короткими рукавами и в закатанных до колен фланелевых брюках, кинул мне конец и помог взобраться на палубу, тараторя беспечно про то, что легко делать что-либо, когда знаешь, как и что надо поаккуратнее со свежей краской, и что у него имелся раньше веревочный трап, но он выкинул его за борт, потому как тот постоянно мешался. Когда я поднялся наверх, локти и колени мои, к глубочайшему его расстройству, оказались перемазаны черной краской. Но я, вытираясь полотенцем, думал только о том, что растворил в чистой воде еще толику разочарования и самодовольства.

Облачившись в штаны и свитер, я обвел взором палубу, и глаз мой, неопытный и несмелый, приметил то, что прежде скрывала темнота. Яхта казалась чрезвычайно маленькой (как выяснилось, водоизмещение ее составляло всего семь тонн) и имела чуть более тридцати футов в длину и девять в ширину – очень удобный размер для прогулок по Соленту ^[13] в выходные для любителей подобных забав. Но решение отправиться на таком суденышке из Дувра на Балтику подразумевало под собой такую степень отважной предприимчивости, какую я даже и представить не мог. Затем я обратился к эстетической стороне вопроса. Красота и щеголеватость являются, на мой взгляд, неотъемлемыми свойствами яхт, но при всем желании польстить «Дульчибелле» мне не удавалось подобрать комплимент. Корпус выглядел чересчур низким, а грот-мачта – слишком высокой, крыша каюты казалась неуклюжей, а световые люки печалили взор потемневшим железом и плебейской имитацией под дерево. Вся медяшка, от головки руля до последней мелочовки, была подернута налетом зеленой патины. Палуба вовсе не блистала молочной белизной, как принято в Каусе, но была неотшлифованной и серой. На швах между досками выступали пятна смолы, на носу виднелись ржавые подтеки. Снасти выглядели плачевно по сравнению с нарядной пенькой, столь радующей взор знатока на фоне голубого июньского неба над Саутси. Не сильно скрашивали картину и многочисленные следы недавнего ремонта. В воздухе витали резкие ароматы краски, лака, свежеструганого дерева, на мачте реял новенький флюгер, можно было заметить пару-другую новых тросов, особенно в такелаже крошечной бизань-мачты, которая и сама-то выглядела недавним приобретением. Но все это лишь подчеркивало общее впечатление простоватости, навевало сравнение с достопочтенной матроной из рабочего люда, попытавшейся принарядиться по моде высших классов, но вскоре махнувшей на эти потуги рукой.

То, что этот ensemble ^[14] производил впечатление деловитости и солидной надежности, было очевидно даже моему неопытному глазу. Многие из палубных приспособлений выглядели излишне мощными. Якорная цепь словно насмехалась над задачей удерживать подобную кроху, нактоуз, укрывающий компас, имел размеры почти комично громадные и являл собой единственный предмет судовой меди, начищенный до блеска и несущий следы почтительной заботы. Две бухты массивного и надежного троса верпового якоря, располагающиеся прямо позади грот-мачты, довершали впечатление об испытанном в бурях маленьком кораблике. Тут стоит добавить, что в далеком прошлом «Дульчибелла» была спасательной шлюпкой, которую затем не слишком удачно превратили в яхту, добавив кормовой подзор, палубу и необходимый рангоут. Как у всех шлюпок, обшивка у нее была сделана внакрой, в два слоя тикового дерева, что придавало корпусу невероятную прочность, зато по части внешнего вида гибриды всегда проигрывают.

Голод и раздавшийся снизу крик «Чай готов!» побудили меня вернуться в каюту, где обнаружился завтрак, сервированный на устроенном поверх швертового колодца столе. Дэвис гордо восседал во главе, румяный, если говорить о щеках, и закопченный, если о пальцах. Наблюдался некоторый недостаток посуды и приборов, но бекон я расхвалил до небес, причем совершенно искренне, потому как хрустящая корочка и сочные кусочки дали бы сто очков вперед моему лондонскому повару. В самом деле, я от души насладился бы едой, кабы не слишком низкий диван и столик – изгибаться приходилось так, что путь пищи до желудка занимал значительно больше времени, чем обычно, и постоянно хотелось встать и потянуться – удовольствие, чреватое опасностью для целости черепной коробки. Еще мне резануло ухо то, как отзывается Дэвис о свежем молоке и белом хлебе – их он находил невиданной роскошью, вполне допустимой, впрочем, для праздничного банкета в честь дорогого гостя.

– Нельзя же постоянно бегать на берег, – пояснил приятель в ответ на мой осторожный вопрос. – На Фризских островах я дней десять жил на ржаном хлебе.

– Да он, наверное, зачерствел?

– Как подошва, но все равно вкусно. Потом я приспособился печь лепешки. Соды у меня поначалу не было, пришлось использовать в качестве разрыхлителя «Фруктовую соль Ино» ^[15], но проку от нее оказалось мало. Что до молока, то всегда есть сгущенка. Надеюсь, ты ничего не имеешь против?

Решив сменить тему, я поинтересовался его планами.