Прикрой, атакую! В атаке - "Меч" - Антон Якименко Страница 8

— Немцы всегда рядом, — сказал я полковнику, — но отдых необходим. С рассвета начнется работа.

Конечно, комдиву было известно, что отдых — дело законное, что с рассвета надо будет летать и драться с врагом, что сказал я сущую правду, а все другое было бы выдумкой, не нужным ни мне, ни ему оправданием, но такой уж, видно, у человека характер…

— Какая там работа? — он недовольно хмыкнул. — Вы только прислушайтесь…

В самом деле, восточнее нашей точки и не далее трех километров шел бой. Слышался пулеметный треск. Взрывы гранат и даже, как мне показалось, крики команд. Вспоминаю: я слышал это сквозь сон, но не проснулся — грохот на фронте дело обычное, а то, что доносится он с востока, не дошло до сознания. Теперь вот дошло. Все стало ясно, понятно.

Прорываясь в направлении Курска, немцы слегка потеснили наши войска и подошли к Прохоровке. Это было вчера или позавчера, теперь же, получая отпор, отходят. Однако не прежним путем, не на юго-запад, а строго на юг, и наша полевая площадка — это может случиться скоро — раньше, чем наступит рассвет — окажется у немцев.

Безвыходность нашего положения кольнула будто ножом: к ночным полетам был подготовлен лишь я. Не потому, что в полку слабые летчики, а потому, что не стояло такой задачи: немцы совершают полеты на наши войска только днем. И даже я сам, хоть и был подготовлен, но не летал в условиях ночи настолько давно, что утратил все навыки.

— Успеть еще можно, — сказал командир, — сажайте людей на автомашины.

Я не понял его, спросил: — А самолеты?

— Самолеты сожгите, — последовал бесстрастный ответ.

Я не поверил своим ушам, а он не спеша прошел к капониру, остановился, и я будто воочию увидел картину: мы сливаем из баков бензин, сливаем прямо на землю, под самолеты, поджигаем его, бежим к автомашинам. Самолеты горят, грохочут первые взрывы. Уезжая, мы смотрим назад и видим багровое зарево…

— Это трусость и паника, — вырвалось у меня, — жечь самолеты не стану и не дам. С рассветом мы должны летать, драться…

Полковник молча прошел к автомашине, молча захлопнул дверцу, еще раз посмотрел в мою сторону и сказал, чтобы я не терял времени.

«Думай, — говорю я себе, — решай. Ты командир, ты и ответствен. Что делать, где выход?»

Допустим, что мы сожгли самолеты, а немцы, будто назло обстоятельствам, остановились или, хуже того, потеснили наших на север. «И как ты решился?» — спросит начальство.

«Приказ командира полка дивизии Сухорябова? — спросит меня прокурор. — Приказ должен быть письменным». Это не шутка, сжечь по первому слову боевые самолеты. Допустим, что мы подождем до рассвета — осталось уже недолго, а потом улетим. А если не успеем? К тому же в полку, кроме летчиков, есть еще техники, механики, младшие авиационные специалисты. Их ведь с собой не возьмешь: истребитель — самолет одноместный. Страшно представить, что люди окажутся в лапах у немцев. А это вполне вероятно. Чтобы прорваться к своим, нужны пушки, а у них винтовки да пистолеты.

Кто будет виноват в уничтожении самолетов? Командир полка — его и расстреляют. А если я не сожгу самолеты, а немцы придут, захватят полк, кто будет виноват? Командир полка, и его расстреляют.

Техническим составом займутся инженеры и нач. штаба.

Казалось, от дум голова разлетится на части. Что же все-таки делать? Что предпринять? Какой выход? Я должен его найти. Должен. Ошибка недопустима. Ошибка — это гибель людей. Я их должен спасти. И должен спасти самолеты.

После недолгих, но мучительных раздумий я принял решение: лететь. И сразу успокоился и направился к летчикам.

Все же надо спросить пилотов, узнать, как воспримут они это решение, поговорить с ними: полет ночью для них сложнее, чем бой. Спросил:

— Что будем делать, друзья? Приказано комдивом сжечь самолеты. Можно было ночью перелететь в Новый Оскол, но вы ночью не летаете.

Вижу: они не теряли времени даром, думали, пока я говорил с командиром дивизии, пока размышлял, больше того, они подготовились к перелету морально. Сказали все как один:

— Надо лететь.

И мы улетели. На подготовку к полету ушло полчаса, не больше. Я рассказал им порядок взлета, полет по маршруту до реки Новый Оскол. Рассказал, как заходить на посадку, как приземляться. Отрегулировал яркость подсветки приборов в кабине, что важно при полете в темную ночь. Излишне яркий накал будет ослеплять летчика; чтобы не столкнуться с другим самолетом, нужно строго выдерживать заданную высоту и скорость.

Первым поднялся Зотов, мой заместитель. Я смотрел ему вслед. На фоне пожарищ на линии фронта он просматривался. Плавно, спокойно начал выполнять разворот. В этот момент я дал команду на взлет второму летчику, затем третьему… И так не спеша выпустил всех. Сам улетел последним.

Я должен знать результаты взлета, все ли ушли с аэродрома, и если кто остался, то принять меры к уничтожению самолета и эвакуации летчика, а также видеть, как справились летчики с ответственной задачей взлета. Поэтому было решено вылететь последним.

Я понимал, чем бы все кончилось, если бы кто— то упал на взлете, погиб при посадке. Мне бы сказали: приказ командира не выполнил, людей погубил. Все верно, рисковал по большому счету, но уничтожить машины — наше оружие — в суровый для Родины час не решился, не мог.

Главное, что придавало мне силы принять такое решение, — это уверенность в том, что все долетят, все приземлятся. Уверенность не без оснований. Днем мы летали столько, что так называемое чувство машины достигло предела даже у молодежи. Это такое состояние, когда летчик и самолет как бы сливаются воедино, в один живой организм, мыслящий, целеустремленный, когда управление самолетом, мотором, огнем бортового орудия совершается автоматически, без затраты ума и эмоций. Получив боевую задачу, летчик мысленно строит маршрут, профиль полета даже тогда, когда запускает мотор, когда рулит на старт. Его ничто не отвлекает от главного — от боевого задания. В таком состоянии он уже не ведет машину на взлет, а взлетает, устремляясь навстречу врагу, он не бросает свой самолет на врага, а бросается сам, думая, как нанести внезапный и точный удар, он не заводит машину в створ взлетно-посадочной полосы, не приземляет самолет, а идет на посадку и садится.

Я боялся лишь одного: как бы немцы не сбили кого на взлете — мы пролетали точно над ними. Можно только представить, как бы себя почувствовал тот, кто должен взлететь вслед за упавшим. Потом я задал этот вопрос молодому пилоту Николаю Завражину и был удивлен, услышав ответ.

— Взлетел бы, — сказал Николай, кстати, он привез летчика Торубалко в своем самолете. — Даже в воздушном бою и то сбивают не каждого. А бьют из чего? Из пушек. А здесь автоматы, винтовки. Расчет на случайность…

Все обошлось. Все прилетели и сели. Больше того, оказавшись в сложных условиях, проявили такую находчивость, смелость и хладнокровие, что сами потом удивились.