Щит и меч "майора Зорича" - Анатолий Терещенко Страница 8

Слово Святогорову:

«Нужно сказать, что обстановка в стране того периода была жуткой. Многие жили в атмосфере ожидания ареста — вокруг сплошная "посадка"…С нашего завода "черный воронок" каждый день кого-то увозил. Эта серая машина работала, как челнок: завод — тюрьма, тюрьма — завод. Я тоже боялся за себя. По молодости мы были смелые на колючие слова, тем более в компании сверстников, живя в общежитии.

Мне повезло: как только я женился, сразу же выселился из общежития, а там ребята немного позже здорово "залетели".

Культ Сталина не столько он создал, сколько его создавали сами люди с подачи, конечно, властей. На собраниях рабочих коллективов была такая практика: при упоминании в докладе слова "Сталин" собравшиеся вставали и минут пять аплодировали вождю. Такая практика была заведена.

Я ещё раз отмечаю — молодежь воспринимала эту форму низкопоклонства нередко скептически. Иногда она принимала очертания протеста. У нас в общежитии висел большой портрет Сталина. Однажды при выходе ребят из столовой один из молодых рабочих запустил в "икону" мякишем хлеба, скатанного в шарик. К вечеру вся компания была арестована.

Если бы я был с коллегами, то тоже оказался бы на нарах и, конечно, я бы не стал разведчиком».

Как писал в своей книге «Сталин и разведка» известный исследователь истории отечественных разведывательных органов И.А. Дамаскин, разведчики, находившиеся в длительных командировках за рубежом, зачастую были плохо осведомлены об арестах их коллег и друзей и расправах над ними. Доходившая до них информация в большинстве случаев носила неправильный характер, оправдывающий необходимость арестов «врагов народа».

Сейчас это трудно себе представить, но в те времена многие верили, что арестовывают истинных врагов и шпионов, и удивлялись, каким образом тем удавалось так долго носить маску преданных Родине людей. Невиновных — не арестовывают, нет дыма без огня — крутились подобные заключения в головах тех, кто скоро становились в положение подобных жертв.

Другие полагали, что арестовывают так, для профилактики за действительно имевшие место дисциплинарные или служебные нарушения. Подержат их в КПЗ и следственных изоляторах, попугают и отпустят.

А из резидентур в это время поодиночке «вытаскивали» людей, и те покорно отправлялись на Родину, где их ожидали «приёмы без почестей» с выбиванием признания в принадлежности к шпионской деятельности.

Некоторые — вполне обоснованно — считали себя честными и порядочными людьми, которых вообще не должна коснуться никакая кара, никакие репрессии. Другие полагали — так же обоснованно, — что они оправдаются, какие бы несправедливые обвинения им ни предъявляли. Иные просто полагались на судьбу, мол, она справедливо отреагирует на всякие обвинения.

Для всех них честь советского человека и разведчика была превыше всего. Слова Маяковского «Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!» были не пустым звуком, и люди даже помыслить не могли о том, чтобы не явиться домой — на Родину — по вызову, что бы их ни ожидало.

Таких людей, опытных и преданных власти, было подавляющее большинство. Это были честные солдаты сложного разведывательного уже не ремесла, а искусства, длительное время, говоря образно, ходившие по лезвию ножа в своей профессии.

Ещё одна категория зарубежных сотрудников относилась к тем, кто боялся за судьбу своих семей. А бояться было чего.

Дело в том, что ещё в 1929 году был принят «Закон о невозвращенцах». Впоследствии он был включен в Уголовный кодекс Советского государства. Им предусматривалась ответственность членов семей невозвращенцев. Совершеннолетние близкие родственники, проживавшие вместе с этими лицами, подлежали высылке в отдаленные районы Сибири на так называемое «трудовое перевоспитание».

В 1938 году, по инициативе Сталина, было принято секретное дополнение к закону, согласно которому невозвращение и бегство военнослужащих и сотрудников правоохранительных органов приравнивались к измене Родине, а поэтому, соответственно, были усилены кары для их родственников.

Известный разведчик Василий Михайлович Зарубин вспоминал, как на одном из совещаний Берия поднял его и безапелляционно заявил:

«Так, расскажите-ка о ваших связях с фашистской разведкой».

Зарубин сначала опешил, стены поплыли перед глазами, кровь ударила в голову и обожгла сердце, потом известный разведчик, обожаемый Сталиным, обуздал свои нервы и достойно ответил Берии, — кстати, в довольно-таки резкой форме. Он в категорической форме отверг подобные обвинения. Как ни странно, Берия оставил этот разговор без последствий, наверное, знал отношение к нему и его жене вождя. Но Берия в тот момент «нагнал страху» на всех присутствующих на совещании чекистов.

Внутренние потери, т. е. на Родине, среди разведчиков были ощутимыми. Из общего числа сотрудников внешней разведки в Центре и резидентурах в 450 человек было репрессировано 275.

Эти слова, как говорится, в назидание потомкам.

Но вернемся к главному «дирижеру» репрессий проклятого народом «тридцать седьмого».

К середине 1938 года Ежов выполнил свою миссию. Первым признаком того, что его карьера подошла к концу, стало назначение в апреле 1938 года наркомом водного транспорта (пока что по совместительству).

В августе того же года первым заместителем Ежова по НКВД и начальником ГУГБ был назначен Л.П. Берия.

23 ноября 1938 года Сталин вызвал «кровавого карлика» к себе в кабинет и потребовал от «железного наркома» написать соответствующее заявление в политбюро ЦК ВКП(б) об освобождении его от должности наркома внутренних дел СССР. Думается, немалую роль сыграли в принятии такого решения вождя и уже упоминаемые пасквили двух «бдительных» начальников НКВД из Ярославля и Казахстана.

«Просьба» его была немедленно удовлетворена.

А 10 апреля 1939 года Ежов был уже арестован так же, как и его предшественник. Ордер на его арест за № 2950 подписал лично его первый заместитель Берия — новый кандидат на «скользкую должность». Он тоже закончит свое пребывание на этой земле печально, но об этом несколько позже.

Существует версия, что в сейфе в служебном кабинете Ежова были найдены заведенные им дела на многих членов ЦК, в том числе на Сталина и Маленкова. Но при этом отсутствовали дела на Молотова, Кагановича, Ворошилова и Хрущева.

Ежов был помещен в подмосковную Сухановскую тюрьму, разместившуюся в здании бывшего монастыря. «Сухановка», или «Объект № 1/10», была особой следственной тюрьмой, из которой редко кто выходил живым. Содержался в одиночной камере размером два с половиной на три метра, где имелась лишь табуретка и привинченные к стене, опускавшиеся только на ночь нары. Несмотря на то что его тщательно обыскали и переодели, в камере постоянно находился контролер, который следил, чтобы заключенный не попытался покончить жизнь самоубийством. Думаю, и не только для этого. Сталин понимал, что Ежов много знает о его конкретных приказах, как правило, устных, на уничтожение конкретных лиц, а потому постарался держать его под контролем до самого приговора суда.