Божья девушка по вызову - Карла ван Рэй Страница 8

Придя в себя, я ощутила в животе страх, глубинный страх того, что обо всем этом могут узнать. Я не могла признаться в своей вине, поскольку отлично понимала, что со священником говорить не буду. Я оказалась плохой, и меня нельзя было простить. Мне оставалось лишь тщательно скрывать от других свою испорченность. Но даже если мне удастся убедить окружающих в том, что со мной все в порядке, в конце концов, я все равно проиграю, поскольку о моей темной природе знает Бог. Я стала невероятно бояться смерти, убежденная, что после кончины отправлюсь прямо в ад. Мне было всего лишь шесть лет, и я знала только это.

Я бродила словно в тумане. Большая часть моего бодрствующего сознания пыталась справиться с ужасными телесными ощущениями. Реальная жизнь становилась все более призрачной по мере того, как меня охватывала тревога. Стало сложно отличить сон от яви. Я в ужасе думала, выполнила я свои ежедневные обязанности или нет, приготовила ли домашнюю работу или все это мне только приснилось? Иногда я делала одно и то же дважды, поскольку не могла разобраться, что реально, а что нет.

Ужасный шум в голове и ушах постепенно изматывал душу. Он мучил меня, отнимал свободу. Отец Янус стал моим другом. Я начала доверять ему, общаться, но теперь больше никаких разговоров! Я не могла довериться ни ему, ни любому другому священнику, не могла исповедаться, не могла обратиться к Богу.

Оставалась мать. Возможно, она смогла бы что-то сделать, как-то улучшить ситуацию. Увы, она была слишком занята уходом за нами, чтобы интересоваться еще и детскими чувствами. Между нами никогда не возникало близких разговоров. Ей просто не хватало на это времени.

Поэтому после пережитого в сарае ужаса я приняла отчаянное решение. Такой плохой человек, как я, вполне мог заключить сделку с дьяволом. Отчаянно желая купить время и избежать пламени ада, я обратилась к злому началу, поскольку стремилась довериться чему-то большему, чем я сама. «Люцифер, – начала я неуверенно, боясь своей изменой еще сильнее оскорбить Бога. – Мне нужна твоя помощь. Я очень плохая девочка. Я такая плохая, что Бог больше не может быть мне другом. Я хочу, чтобы моим другом стал ты. Пожалуйста, сделай так, чтобы я не умерла».

Эта жуткая молитва дьяволу была порождена глубочайшим отчаянием и одиночеством. Через некоторое время я почувствовала, что мои молитвы услышаны. Я выжила. Однако чувство вины за предательство Бога было ужасным. Из-за этого я перестала есть, стремилась быть как можно незаметнее и начала совершать ошибки, что повлекло за собой насмешки отца и детей в школе. «Вот дурочка! Эту домашнюю работу нужно было сдать четыре дня назад!» Однажды после обеда я опоздала в школу, застряв в высоком стульчике младшего брата. И зачем только я в него просунула ногу? Я никак не могла из него выбраться, а изумление матери при виде меня лишь подстегнуло отчаянные попытки освободиться. Наконец, я выскользнула из дома, примчалась в школу и наткнулась на запертые железные ворота. Попасть в школу можно было лишь одним путем: постучать в дверь монастыря и попросить сестру-монахиню провести меня через соседнюю площадку. Она молча повела меня к школе. Я заметила, что сестры делают облатки для причастия: так вот откуда появляются эти белые кружочки, что превращаются потом в тело Христово!

Вернувшись в класс, я не смогла четко объяснить причину своего опоздания. Запинаясь, я несколько раз повторила свой рассказ: «Я… я… Я застряла в kakkestoel!» К своему стыду, я использовала разговорный вариант слова, обозначающего высокий стул, – буквально «стул для испражнений», поскольку в его сидении было вырезано отверстие для детского горшка. Дети поняли это и долго хохотали. Чем больше они смеялись, тем путанее становилось мое объяснение.

Отец не знал, что его шестилетняя дочь отдала себя в руки дьяволу. В отчаянии мне казалось, что дьявол будет лучшим союзником, чем мстительный Бог. Каждый раз, когда ночью ко мне приходил папа, я думала, что задохнусь и умру. Я не представляла ничего хуже, чем тот ад, в котором уже находилась.

Повторяющийся кошмар, о котором я начала рассказывать отцу Янусу, душил меня. Мне нужно было стать как можно незаметнее, а еще лучше – невидимой. Более чем обычно я чувствовала необходимость вставать рано утром и отправляться на службу (я никогда не пропускала службу, только если серьезно болела и не могла подниматься с постели). Я должна была есть, ходить в школу, выполнять обязанности по дому, но общаться с людьми было слишком опасно и страшно. Я чувствовала себя сорной травой на ветру, которая сможет остаться в саду жизни, только если ее никто не заметит.

Я больше не могла играть с другими детьми на площадке. Я мучилась от желания присоединиться к ним, глядя на то, как они соревновались, играли в классы или катались на санках по ледяным дорожкам, залитым на замерзшей земле.

Когда я немного подросла, то иногда присоединялась к ним, особенно когда все выходили кататься на льду. Сначала надо было разбежаться, запрыгнуть на скользкую дорожку и постараться доехать по ней до конца. В такие минуты я сияла от радости. Однако те две зимы, что я страдала от цистита, вызванного контактом с немытым членом своего отца (впрочем, по причинам, известным только ему одному, отец никогда в меня не проникал), я не могла играть на улице из опасений, что инфекция усилится. Из окон коридора на первом этаже я смотрела на веселье своих одноклассников и потягивала из термоса теплое молоко.

НАКОНЕЦ, родители заметили мою прогрессирующую худобу. Мать видела, что с ее дочерью происходит что-то серьезное, но даже если подозревала причину этих изменений (хорошо зная своего мужа), то ничего не делала. Отец, наблюдавший, как его крепкая дочь худеет, слабеет и увядает, отказывался понимать происходящее. Так его старшая и когда-то совершенно неуправляемая дочь оказалась у врача, став необъяснимо апатичной, худой и бледной. Когда после окончания войны прошло несколько месяцев, меня отправили в санаторий, где я должна была восстановить силы вместе с истощенными сиротами и контуженными детьми.

Шесть печальных недель я провела в учреждении, которым руководили монахини в совершенно неуместной военной манере. Казалось, они были еще суровее, чем сестры, преподававшие в нашей школе. Я так тосковала по дому и так страдала от внутренней боли, что не могла есть. Низкий голос невидимой, но все замечающей монахини вырывался из спрятанных в столовой динамиков, заставляя меня замирать от ужаса: «Карла! Немедленно ешь! Не вздумай передавать тарелку соседу!»

Сестры проверяли, как мы лежим в постелях: со скрещенными на груди руками, всю ночь не смея повернуться. «Карла, не стряхивай с одеяла пух! Дети, спите только на правой стороне, не ложитесь на сердце!»

Вдохновленная примером девочки, которой прислали конфеты на ее день рождения, я написала домой письмо с просьбой о сладостях. Удивительно, но родители выслали мне коробку шоколада, и я спрятала ее под матрас. Очень быстро шоколад украли, и я почувствовала себя обманутой.

Двор перегораживала стена, отделявшая девочек от мальчиков. Из-за стены раздавались звонкие голоса таинственных мальчишек. Мальчишек, которых я прежде никогда не видела. Мой мир был невероятно мал, ведь даже в начальной школе девочки учились отдельно. Это были странные мальчики, и, в конце концов, любопытство взяло верх: однажды я подошла к трещине в стене и заглянула туда. Вот ужас! С той стороны на меня смотрел глаз какого-то мальчишки! Я убежала за угол, тяжело дыша и с колотящимся сердцем в груди. Мне тогда не исполнилось и семи лет, я была слишком мала, чтобы знать слово «секс», однако никогда прежде сексуальная вина не лежала столь тяжким грузом на сердце ни одной живой души.