Ты следующий - Любомир Левчев Страница 8

Тогда я пошел к физруку. Он торчал посреди стадиона — один-одинешенек под белыми облаками. Как будто собирался их экзаменовать. Или ждал, пока придет время. А пришел я. Если я рассчитывал растрогать его идеей пойти по его стопам, то просчитался.

— У тебя, мой друг, душа любителя посостязаться. Но вот данных нет! Нет необходимой скорости. Поэтому и прыжок у тебя такой бесперспективный. Быть спортсменом — это не значит быть сильным. Возможно, у тебя даже есть выносливость… Если это не что-то другое… Но представь себе судьбу того, кто полагается только на свою выносливость. Кошмар! Это уже грузчик. Каторжник в каменоломне. Ну, если ты, конечно, мечтаешь загубить свою жизнь и учительствовать, как я… Есть два вида физкультуры. Один делает человека свободнее, а другой учит его маршировать. Два гриба: один съедобный, другой ядовитый. Ты хочешь создавать красоту, но обществу нужны солдаты и работяги. Честнее будет стать новобранцем.

Да, была и такая перспектива. Как-то вечером к нам в гости зашел знакомый капитан. (Думаю, все было подстроено моим дядей Драго, старым конспиратором.) И предложил мне поступать в высшее военное училище:

— Только скажи «да», и остальные будут рядовыми, а ты — офицером. Твоя жизнь станет ясной и понятной.

Я сказал, что подумаю. Капитан обиделся.

— «Колебание — смерть революции!» — буркнул он и больше не появлялся.

Тогда я испугался, что лечу слишком низко. «Будет дождь», — говорил мой дед, когда ласточки начинали мелькать над живой изгородью, ржавой водонапорной башней и развешанным по двору бельем.

Я надел чистую рубашку и пошел к единственному учителю, которого выбрал сам.

Редакция газеты «Народна младеж» к тому времени уже переехала с улицы Масарика на угол Гурко и 6 Сентября. Новые помещения располагались в старом желтом доме. Там, в одном маленьком кабинете, царил Добри Жотев. Именно он в 1950 году опубликовал мое первое стихотворение, когда моя сестра, втайне от меня, отнесла ему тетрадку с лирическими исповедями. С тех пор этот человек завладел моей душой. К счастью, Жотев был добрым волшебником.

Школа Добри Жотева казалась простой, но эффективной, как народная медицина. В качестве панацеи он рекомендовал «Теорию литературы» Тимофеева или Поспелова (долгие годы я думал, что это тот самый Поспелов, который написал Хрущеву вошедший в историю тайный доклад о развенчании культа Сталина). Именно Добри посоветовал мне поискать по книжным развалам недавно раскритикованную библиотечку «Смены»: те самые маленькие симпатичные книжки молодых поэтов Александра Герова, Веселина Ханчева, Ивана Пейчева, Невены Стефановой, Радоя Ралина, Богомила Райнова, Климента Цачева… Опять же по рекомендации Добри с первой зарплаты я купил себе роскошный двухтомник В.В. Маяковского, изданный к 20-летию его смерти. Мне было пятнадцать. Самоубийца предупреждал меня: «Ищи другой путь». А я по-прежнему не видел ни одного.

Когда Добри Жотев давал нам все эти наставления, у него, у нашего учителя, немногим позже прозванного Папашей, еще не вышло ни одного сборника стихов. (Его «Жажда» была опубликована лишь в 1951-м.)

Партизанский поэт был нашей доступной, очевидной и досягаемой легендой. Он это знал и сводил нас с ума воспоминаниями о сражениях, из которых выносили раненых и, разумеется, удивительно красивых партизанок. Он любил любить. У него было обаяние актера. Учитель играл на скрипке Träumerei. И как только преподавал Шуман в таком шуме? — спрашивал я себя, когда по настоянию матери несколько лет брал уроки музыки у самого Константина Зидарова. Но разве мог кумир играть только по нотам? Я видел, как он, подобно своему смычку, дотрагивается до струн жизни, так неопытно и так прекрасно извлекает из них трепетание и звуки.

Свободный человек Добри Жотев, мой первый редактор, мой второй пример коммуниста, давший мне рекомендацию в партию, в конце своей жизни выбросил партийный билет и, измученный таинственными физическими и духовными страданиями, обратился к богу. У него был какой-то собственный бог, и они, оба необъяснимые, созерцали друг друга. Когда я взглянул на учителя в последний раз, перед тем как его кремировали, он показался мне молодым и сосредоточенным, как будто по-ученически готовился к переходу на очередное, абсолютно новое конспиративное положение…

Я давно не был в редакции, поскольку переживал «творческий кризис». Я внушил себе, что поэтический дар очень быстро угасает, как пасхальная свечка. И вот ветер задул и мою свечу… В редакцию я вошел с чувством вины. Стихов у меня не было, а был лишь вопрос «куда дальше?».

— У тебя только одна дорога — поэзия. А для учебы — журналистика! Новая специальность. Профессия будущего.

Меня всегда удивляла та дерзость, с которой революционеры давали оригинальные ответы на вопросы, в которых ничего не смыслили. И как мне самому не пришло в голову это единственно верное решение?! Разумеется, я собрался поступать именно туда, куда посоветовал Добри Жотев.

Теперь я изучал газеты совсем другим, «профессиональным» взглядом. А что можно было в них прочитать? И чего нельзя?

•

Популярный лозунг гласил: «И после Сталина по-сталински!» А вот за лозунгом…

Маленков вдруг заговорил о повышении благосостояния народа при помощи легкой промышленности и товаров широкого потребления. Это звучало совсем не по-сталински. Уже 4 апреля реабилитировали «врачей-убийц». Президиум ЦК, не дав публичных объяснений, выпихнул из своего состава «новых», совсем недавно выдвинутых Сталиным членов. И старое политбюро опять прибрало власть к своим рукам. Берия внес удивительное предложение отделить партию от государства и ликвидировать все концлагеря. В марте была объявлена частичная амнистия. Однако Москву наводнили не освобожденные политзаключенные, а преступники, воры и шмаровозы, которые умели ловко стучать острием ножа между растопыренными пальцами руки.

29 мая новозеландский альпинист Хилари и шерп Тенсинг впервые покорили самую высокую вершину мира — Эверест, или Джомолунгму. Человек посмотрел на человечество сверху: «Эй, вы там, что же вы до сих пор не покорили собственную Сияющую гору? — как будто вопрошал он. — Ведь вас тоже готовили в шерпы, в высокогорные носильщики. Только вы тащите тюки не на собственной макушке, как я, а при помощи того вещества, которое располагается под черепной костью…»

2 июня корона Великобритании засияла на голове королевы Елизаветы Второй, взошедшей на престол.

19 июня в тюрьме Синг-Синг на электрический стул сели атомные шпионы Этель и Юлиус Розенберг. Смерть Сталина послужила толчком к этой давно откладываемой казни.

Лаврентий Павлович Берия заявил, среди прочего, что не могут существовать два германских государства. Несколькими днями позже, 17 июня 1953 года, в Берлине, прямо на самой Сталин-аллее, вспыхнул антикоммунистический бунт. Политбюро командировало на его подавление Берию. И уже в Германии последний получил сигнал о том, что в Кремле созвано загадочное заседание. «Почему без меня?» — спросил Берия по телефону. Ему ответили, что повестка дня совершенно неинтересная. Еще бы! На повестке дня стоял всего лишь один вопрос: свержение Берии.