Наполеон - Пол Джонсон Страница 8

После Тулона и Дего вандемьер стал третьим общепризнанным успехом Бонапарта. И все эти победы принесли ему пушки. Грохот их стволов забросил его к заоблачным вершинам власти. Теперь он был командующим внутренними войсками, но хотел быть верховным главнокомандующим в итальянской кампании. Это было бы выбором, достойным Цезаря. Генерал, который командует внутренним фронтом, уже по должности обладает большой политической властью. Но завоеватель, вернувшийся с победой из чужих краев, видит всю нацию у своих ног и преданную армию за спиной. Поэтому Бонапарту нужна была Италия, и он ее получил.

Часто спорят, что Бонапарт был назначен на пост командующего итальянской кампанией благодаря своей дружбе с Баррасом и согласию взять в жены Жозефину, отвергнутую любовницу Барраса. Но вероятнее всего, он в любом случае получил бы пост главнокомандующего. Лазар Карно (1753–1823), который с августа 1793 года отвечал за все военные операции Франции, горячо поддерживал военный план итальянской кампании Бонапарта и считал, что последний – именно тот человек, который сможет воплотить этот план в жизнь. Карно был бургундским республиканцем, который стал député ^[9] в 1791 году, и отличился, возглавив levée en masse ^[10], которое стало ответом революции на вторжение во Францию объединенных армий европейских монархий. Как глава военного сектора Комитета общественного спасения он реорганизовал и саму армию революции, создав тринадцать полевых армий и мастерские, которые поставляли им оружие, а также разработал методы их финансирования. Таким образом, проще говоря, он создал тот исходный материал, из которого Бонапарт сформировал самую большую и самую успешную военную машину в Европе. Но и это еще не все. Он использовал семафорную систему, изобретенную в 1792 году Клодом Шаппом и установленную между Парижем и Лиллем, чтобы создать систему общенациональной связи между столицей и приграничными районами Франции, а иногда и за ее пределами, что позволило передавать военные сообщения со скоростью 150 миль в час в ясную погоду. Это магическим образом вписывалось в стратегию ускорения продвижения французской армии. К восторгу Бонапарта, Карно также улучшил картографические ресурсы армии и превратил центральное командование в службу, которая получила название топографическое бюро – первый общевойсковой штаб в истории.

Именно Карно в начале 1796 года Бонапарт представил свой уточненный план завоевания Италии. План был одобрен Директорией, и Бонапарт был назначен командующим. Он отправился в Италию через два дня после своей свадьбы. К этому времени он, в сущности, покончил с революцией как таковой. Его назначение на новую должность знаменовало еще один поворотный момент в истории: момент, когда республиканская власть перешла от обороны к широкомасштабному наступлению и стала экспансионистом, захватчиком, который намеревался свернуть старую карту Европы и перекроить ее на принципах, сформированных собственной идеологией.

Эту программу невозможно было бы осуществить без Бонапарта – это неоспоримо. Но так же неоспоримо, что без уроков революции Бонапарт не стал бы столь жесток и равнодушен к человеческой жизни, к законам природы и человеческого общества, к традициям и вере, необходимым для их соблюдения. Революция послужила уроком того, как власть зла заменяет идеализм, и Бонапарт оказался ее идеальным учеником. Более того, революция оставила после себя мощную движущую силу: административную и судебную машины для подавления и уничтожения индивидуума, что и не снилось монархам старого режима; централизованную власть для организации общенациональных ресурсов, которой никогда не обладало прежнее государство; абсолютную концентрацию полномочий, которой мир раньше не знал, сначала в парламенте, потом в комитете и наконец у единоличного тирана, и универсальное учение о том, что такая концентрация власти выражает общую волю народа, как было записано в соответствующей конституционной форме, одобренной всеобщим референдумом. На самом деле, революция создала современное тоталитарное государство, со всеми присущими ему чертами пусть и на экспериментальной основе, но за сто лет до того, как такие государства достигли своего чудовищного расцвета в двадцатом веке. Революция стала, по выражению профессора Герберта Баттерфилда, «матерью современной войны…, [возвестив] эру, когда народы, прискорбно мало знающие и абсолютно не понимающие друг друга, существуют рядом, но отнюдь не в добрососедских отношениях, истерически-возмущенно уличая соседа во всевозможных грехах. Она возвещает наступление Армагеддона, гигантского конфликта в борьбе за добро и справедливость между группировками, каждая из которых думает, что правда на ее стороне. Так появляется новый вид войны – современный аналог старых конфликтов на религиозной почве».

И в этой ужасной трансформации Бонапарт выступал в роли некоего Демогоргона, князя демонов ада, вылепленного самой природой и наученного собственными амбициями и собственным опытом полностью использовать власть, которая досталась ему в результате и благодаря революции. Его чувствительность притупилась. Сострадание было для него пустым звуком. Воображение его не тревожило. Религиозных чувств у него не было, по его собственному признанию, с тех пор как в возрасте девяти лет он услышал, как священник сказал, что Цезарь – кумир мальчика – горит в аду. Совесть никогда его особо не беспокоила. Все его существо было подчинено его воле, ничто иное его не ограничивало. Способности его были необыкновенны. Энергия – неуемна. Таким образом, он, как сказал Джордж Мередит, был «грандиознейшей машиной и притом весьма ограниченным человеком».

Захват Италии в 1796 году был, по сути, первой стратегической кампанией Бонапарта. Для французского народа это был военный триумф, и успех этот был весьма символичен. Вторжение французских войск в Италию в конце пятнадцатого века положило конец средневековой Европе и отложилось в коллективном сознании французов как важный исторический момент. Повторив попытку завоевать Италию, Бонапарт задел чувствительную струну в душе каждого француза. Это был логичный поступок для корсиканца итальянского происхождения, ставшего гражданином Франции, – завоевать свою историческую родину, чтобы подчинить ее своей новой отчизне. Но генерал был ограничен в средствах. Когда он вступил в армию, то выяснил, что, хотя на бумаге ее численность 43 тысячи, на самом деле в ней насчитывалось немногим более 30 тысяч и всего шестьдесят пушек. К тому же солдатам не выплачивали жалование. Его первое воззвание к армии (от 28 марта 1796 года) задало тон его отношениям с подчиненными войсками: «Солдаты! Вы наги и босы, вас плохо кормят… но богатые провинции и великие города вскоре будут в вашей власти, и в них вы найдете честь, славу и богатства. Солдаты Италии! Хотите ли вы отвагой и стойкостью заслужить все это?» Бонапарт с самого начала заключил молчаливый договор со своими солдатами: они преподнесут ему победы, а он обеспечит им военные трофеи. Более того, он сделает так, что они легко смогут передавать награбленное добро домой, своим семьям. В этом был определенный военный смысл, потому что в таком случае солдаты не транжирили добычу, не спускали все в пьяном разгуле. Стоит ли говорить, что и офицеры, и особенно командиры дивизий выигрывали от такой системы. И, конечно, в первую очередь, сам Бонапарт переправлял как на свой счет, так и в государственную казну военные трофеи (золотые слитки, деньги и произведения искусства). Все это он посылал в Париж, членам правительства, чтобы они примирились с его растущим своеволием и независимыми действиями. Северная Италия стала идеальным плацдармом для такой грабительской экспедиции. Ни княжеский дом Савойи, ни Габсбурги не пользовались там большой популярностью. Мелкие независимые государства пришли в упадок. На этих землях были буквально тысячи церквей и монастырей, часовен: бесценные полотна и золотая и серебряная церковная утварь так и просилась в руки мародерам из армии захватчиков. Бонапарт вел себя осторожно, чтобы не развязать войну с церковью, как это сделали ранее республиканские армии. Он всегда останавливал своих солдат, не позволяя им убивать священников, справедливо полагая, что те являют собой серьезную силу в обеспечении контроля над обществом. Но он без колебаний «реквизировал» церковную собственность, загружая все ценное в свой обоз «в порядке меры пресечения».