Вавилон. Расцвет и гибель города Чудес - Джеймс Веллард Страница 8

После падения Вавилона в 538 г. до н. э. сложная система орошения постепенно приходила в упадок, и к VII в. н. э., когда в этот регион вторглись армии ислама, каналы были полностью разрушены, а реки-близнецы Тигр и Евфрат периодически меняли русло и заливали обширные области во время весеннего сева. Уничтожение системы каналов, перемещение русел рек и уменьшение численности населения привели к тому, что к концу XIX в. пейзаж Месопотамии стал одним из самых унылых в мире, а земля бесплодной, как пустыня (но при этом лишенная ее своеобразной красоты).

Точно так же, как ежегодные опустошительные разливы Тигра и Евфрата нужно было сдерживать с помощью ирригационной системы, позволяющей возделывать землю и вести организованную общественную жизнь, так и окружающую местность необходимо было обезопасить от кочевников и разбойничьих набегов. Во времена Навуходоносора здесь действительно было безопасно, но к тому времени, когда первые копатели приступили к исследованию холмов, скрывающих древние города, находиться здесь стало рискованно. Этот регион населяли бедные племена, существующие благодаря своим стадам и за счет той дани, которую удавалось получить от случайных караванов. Мужчины этих племен были вооружены допотопными мушкетами и мечами; и, поскольку племена непрерывно воевали друг с другом, копателям очень трудно было разобраться, к какому из них следует обращаться для найма рабочих или за получением «протекции». Но помимо всех опасностей и трудностей жизни в этой дикой стране без законов, исследователям постоянно ставили палки в колеса турецкие власти. В главе 4 мы увидим, как американскому археологу Эдгару Дж. Бэнксу приходилось сталкиваться с условиями, которые поставили его в ряд величайших исследователей XIX в., наряду с его европейскими коллегами Ричем, Ботта, Лэйярдом, Роулинсоном и другими первыми ассириологами. Мы также узнаем из писем этих первопроходцев, насколько пустынным стал вавилонский ландшафт за столетия, прошедшие после упадка и разрушения древних империй. Возможно, в меланхолии, порой доходящей до отчаяния, которая проскальзывает в их повествованиях о бесконечных тяжбах и трудностях, повинен этот угрюмый окружающий пейзаж. Прежде всего, эти люди были весьма одиноки, так как обычно археологическая экспедиция состояла всего из одного исследователя-европейца, который вынужден был находиться в окружении сотни или около того рабочих-арабов.

Одиночество можно было терпеть днем, когда велись раскопки и, если улыбалась удача, из земли появлялись удивительные статуи, цилиндрические печати и прочие осколки погибших цивилизаций. Вечером, когда копатель, сидя у своей палатки, смотрел на заходящее над таинственными равнинами Месопотамии солнце, он мог испытывать чувство мистического единения с людьми, плоды рук которых лежали перед ним. Но как же одиноки могли быть ночи, с их постоянным страхом перед нападением разбойников или бунтом недовольных рабочих, каждый из которых был вооружен мушкетом или кинжалом!

Более того, нигде не было видно ни мраморных колонн, ни каменных арок, как среди греческих или римских развалин, которые бы указывали, что где-то здесь некогда находились процветающие города; повсюду возвышались только многочисленные холмы, иногда с фрагментами кирпичных башен, оставшимися от древних городов с их легендарными именами: Киш, Ниневия, Вавилон, Ур, Ларса и Борсиппа. Холмы эти, возвышающиеся над плоской равниной, напоминают больше всего кучи строительного мусора, окруженные лужами и озерами в сезон разлива Тигра и Евфрата. Холмы сами по себе наводят тоску, не говоря уже о пустынной местности, лишенной красоты песчаных дюн или радующей глаз зелени оазисов. В числе тех немногих, кому кое-как удавалось выживать в середине XIX в. в этом затерянном мире, были бедные кочевники, которых копатели нанимали для земляных работ и которые могли служить своеобразной «частной армией» для защиты от нападений соседних племен. Во время раскопок Ниневии в 1889 г. преподобный Джон П. Питере, первый американский исследователь Месопотамии, оказался меж двух огней: на владение участком, где он расположил свой лагерь, претендовали два местных племени, и каждое настаивало на том, чтобы рабочих нанимали только среди них. Питере попытался примирить их, но безуспешно. Вскоре нью-йоркский священник понял, что дальнейшая работа невозможна. Апрельской ночью 1889 г. арабы напали на его лагерь, сожгли палатки и хижины, похитили огнестрельное оружие, деньги, лошадей и пищу, после чего скрылись в пустыне. Практически каждый копатель в Месопотамии на протяжении всего XIX в. сталкивался с подобными проявлениями вероломства, измены и жестокости со стороны кочевых племен.

Помимо угрозы нападения разбойников и кочевников, копателей подстерегала и другая опасность – болезни. Все исследователи рано или поздно заболевали, и многие из них умерли, в том числе Клавдий Рич, Карл Беллино и художник Лэйярда Т.С. Белл. Но, несмотря на высокую летнюю температуру, которая в 1911 г. в Вавилоне достигала 50 °С в тени, некоторые упрямцы продолжали работать на протяжении всех жарких месяцев года. Однако и зимние месяцы не приносили облегчения, так как в Ираке с ноября по март холодно и сыро, а в марте из Аравийской пустыни начинают дуть ветры, поднимая пыльные бури. Вместе с ветром часто приходит и саранча.

Неудивительно, что для Лэйярда жизнь копателя оказалась не такой идиллической, как путешествие на плоту вниз по Тигру. И противостоять всем ее опасностям и трудностям могли только молодые, храбрые, крепкие и находчивые. Кроме того, необходимо было обладать энтузиазмом и целеустремленностью. Все эти качества сочетались в Генри Лэйярде с чувством юмора, что делало его чудесным компаньоном (это, должно быть, заметил уже мистер Элисон из британского посольства в Константинополе во время тайного визита к сестре султана). Чувство юмора не изменило Лэйярду даже после того, как в Нимруде он обнаружил гигантских крылатых быков с человеческими головами и чересчур бдительные турецкие власти принялись всячески ему препятствовать. По его собственному свидетельству, «комичная сторона этого» заключалась в том, что одно из изображений сочли портретом самого Нимруда, и турецкий паша никак не мог решить, был ли Нимруд истинным пророком или презренным язычником. Если он был пророком, то дальнейшие раскопки противоречили бы Корану, а если неверным, то его изображение следовало бы уничтожить на месте. К счастью для Лэйярда и Британского музея, который в конечном итоге приобрел эти великолепные произведения ассирийского искусства, паша, муллы и советники обсуждали статус Нимруда на протяжении долгих недель. Пока они размышляли и спорили, Лэйярд часами смотрел на статуи, так как понимал, что обнаружил величайшие сокровища древности, дошедшие до нашего времени в прекрасном состоянии. Но пока ему оставалось лишь восхищаться тем, как вечернее солнце озаряет своим светом великолепные бородатые головы на искусно высеченных львиных крылатых торсах и четкие клинописные знаки, покрывавшие каждый свободный дюйм двенадцатифутового туловища. Казалось, нет никакого способа отправить эти гигантские изваяния в Англию.

Для человека меньшего масштаба подобная проблема оказалась бы неразрешимой. Во всей округе не было ни дорог, ни достаточно больших телег, которые могли бы выдержать каменные статуи весом около сорока тонн; между Багдадом и Барсой, ближайшим портовым городом, кочевали разбойники. Единственный возможный маршрут пролегал по Тигру и Евфрату – двум древним речным путям Среднего Востока, а далее по морю. Правда, единственным средством передвижения по ним были плоты из надутых козьих шкур, приблизительно такие же, какие описывал Геродот за две тысячи лет до того. На такие практически неуправляемые посудины копатели и грузили бесценные сокровища. Оставалось только надеяться, что они не опрокинутся и не сломаются на порогах и стремнинах. Англичане всячески пытались заменить эти примитивные средства передвижения современными судами; по Тигру даже плавал пароход под названием «Нитокрис». Он попытался подняться вверх по течению до Нимруда, но был остановлен порогами в 50 милях от Багдада. До Лэйярда, с его крылатыми львами, оставалось еще около 50 миль. Сам же копатель в то время думал, каким образом переместить львов от холма Нимруда к берегам Тигра, не имея под рукой ничего, кроме телег, примитивного крана и нескольких блоков. И все же ему повезло больше, чем его коллеге Ботта, находившемуся выше по течению, в Хорсабаде. У того вообще не было никаких транспортных средств и снаряжения, и он не мог вывезти больших львов из дворца Саргона. Ботта пришлось искать выход, и он соорудил воз с огромными деревянными колесами и самодельными железными осями, который тащили 500—600 человек. Но даже 600 человек было недостаточно, чтобы вытянуть воз из грязи, и одного быка пришлось оставить.